Лариса Бау - Памяти Лизы Х

— Эличка, ты пессимистка, — мягко возражал Ходжаев, — только пугаешь всех. Нормальная жизнь, активная. И кстати, Лиза, если вдруг тебе убежать понадобится, то туда, в кишлак, к моему брату. Ты понимаешь, опыт есть.

На первое мая накупили подарков, лекарств, поехали в кишлак. Сначала долго тряслись на автобусе. Окна были без стекол, летела пыль, прикрывали лица платками. Обогнули большую гору, спустились в долину. Попутчиков было немного, все местные, ехали молча, даже дети сидели тихо. В долине было жарко, цвели деревья, летели лепестки. Большие ореховые рощи и яблоневые сады вдруг сменялись полями и пустынными кусками серой земли. Кишлаки встречались часто, белые дома, огороженные пастбища возле них, овцы теснились у кормушек. Синие бочки с водой на деревянных помостах, они напоминали Лизе путь в Ташкент, на маленьких железнодорожных станциях были такие.

Въехали в город. Лиза удивилась обилию европейских зданий: стеклянные купола торговых пассажей, витражи, лепнина. Улицы были обсажены деревьями, широкие бульвары. Но дома были грязные неухоженные, кое-где выбиты стекла, заколочены окна. Брусчатка сбита, проросла травой, ощущение покинутого разоренного города. Свернули к крепости, по другую сторону был старый город — теснились низкие слепые мазанки, глинобитные дувалы. Среди них торчали невысокие минареты, блестели голубой глазурью куполов.

— Вот и приехали, Коканд, — Ходжаев стал рассказывать про древности: Шелковый путь, китайцы, арабы, Кокандское ханство… Рассказывал обстоятельно, с удовольствием. Эльвира прервала его: умыться надо, вернись в сегодняшний день.

Подошли к очереди к колонке, люди помогали друг другу, держали тугую ручку. Лиза пыталась прочистить нос, забитый пылью, иногда она впадала в легкую панику, когда не могла дышать носом.

— Какие мы смешные, серые, глиняные китайские будды, на базарах продают таких, видела? — Эльвира умывала Лизу, как маленького ребенка.

Автобусная станция была в старой части города, возле крепости, на пыльной, неасфальтированной площади. Тут же небольшой базарчик, товары разложены на циновках прямо на земле. Ходжаевы купили лепешку, три огурца, Лиза набрала воды из колонки в алюминиевую кружку. Сели в тени под навесом, хрустели огурцами, ждали родственников, которые должны были отвезти их к себе в кишлак.

Стемнело, торговцы сворачивали циновки, уехал последний автобус, подняв кучу пыли. Наконец, показалась двухколесная арба, запряженная низкой лошадкой. Спешился всадник — подросток в тюбетейке. Лиза отметила его сапоги — остроносые, с узорными голенищами, из которых выглядывала ручка ножа.

— Русская еще не ездила на арбе? — спросил он Эльвиру по-таджикски.

— Нет еще, — ответила по-таджикски Лиза.

Подросток удивился.

— Да, Лиза знает таджикский и узбекский, немного пока, — гордо сказал Ходжаев.

Устроились на арбе. Ходжаев попросил обогнуть крепость, посмотреть старую мечеть. Возле мечети вышли, но уже совсем стемнело, керосиновые фонари стояли редко, улицы пустынны, они свернули из города и покатили вниз к реке.

Лиза задремала по дороге, арба ехала медленно, укачивала. Ходжаев тихо разговаривал с возницей, Эльвира напряженно смотрела по сторонам, прижимая к себе большую сумку.

Наконец, остановились возле глиняного дувала, отворили синие ворота и заехали в темный просторный двор. Их выбежали встречать, радостно обнимать, традиционно похлопывать по спине. Лиза всматривалась в лица, стараясь запомнить всех.

Пара стариков, семья с детьми, женщины, стоявшие немного поодаль. Двое мужчин, они поздоровались по-русски. Ходжаев передал им какие-то свертки, они поклонились и ушли. Во двор принесли керосиновые лампы, стали разжигать самовар, поставили посуду, еду, подушки на широкий айван. Говорили по-таджикски. Дети хватали Лизу за руки: Лиза апа, пойдем, у нас щенята народились, посмотри.

Ели плов, лепешки, редиску, пили чай, разговаривали, старик тихо играл на старом деревянном инструменте, похожем на мандолину, но с длинным грифом. Лизе было так хорошо и спокойно, как будто она всегда жила здесь неторопливыми одинаковыми днями. Вскоре ее сморил сон, ей постелили на одеялах на полу в маленькой беленой комнате, туда же пришла бабушка с двумя внучками. Их положили в середину, бабушка помолилась и пристроилась с краю.

Ночью Лиза просыпалась, ей казалось, что приходили какие-то люди, спорили, таскали тяжелое. Но это не тревожило ее. Ночью стало прохладно, она завернулась в одеяло.

Она проснулась рано, во дворе уже стояла очередь детей к умывальнику. Двор показался ей меньше, чем в темноте. Солнце пробивалось сквозь листву, от самовара пахло горящими шишками. Вдруг она позавидовала им, их простой, неспешной, молчаливой жизни. Во двор вошел Ходжаев, его одежда была в пыли, уезжал куда-то ночью.

— Алишер ака, давайте останемся тут жить, так хорошо, я завидую вашим родным.

— А они завидуют тебе, Omne magnifico est — всe неизвестное представляется чудесным, — ответил Ходжаев.

— Вы не спали, уезжали ночью? — спросила Лиза.

— Не спрашивай, — увела ее Эльвира, — мужские дела. Здесь четко делится на мужское и женское, в твоем раю. Мужчин не спрашивают, слушаются молча. Пойдем поможем к обеду. Тебе задание «медицинское» — куриц ощипать и разделать.

В углу двора отгорожена летняя кухня. Три курицы лежали на столе в ряд, как погибшие солдаты, шеи свернуты, клювы в крови. Эльвира советовала: сначала отруби лапы, голову, наклони, надо кровь спустить. Теперь ощипывай, вот так. У Лизы получалось ловко, быстро, перья складывала в корзинку, Разрезала куриный живот — вывалились серые мелкие кишки. Лизе было интересно, орудовала мелким острым ножичком с костяной ручкой. Все, в хирургию пойду!

— Русская умеет, — хвалила бабушка.

Как похоже на человеков — зеленый желчный позырь, мягкая красноватая печень, желтый пищевод, Лиза ковыряла ножом кишки — вот толстые, вот тонкие. Ей нравилось точно резать, осторожно отделять, снимать внутреннюю оболочку желудка, такую зеленоватую, грубую, сморщеную.

Она рассматривала внутренности с ученым интересом. Закончила быстрее Эльвиры, взялась за следующую курицу.

Еду варили в котле над глиняной печкой.

Пришла помогать соседка в парандже, сняла ее во дворе, щурилась на солнце. Нестарая еще женщина, вся в темном. В Ташкенте и старушку в парандже редко встретишь. Лиза трогала паранджу, жесткий конский волос. Примерила. Темно, все нерезко, душно.

Подошел брат Ходжаева Ильдархан, заговорил по-русски: вот с такими предрассудками нам приходится бороться. Ей сорок лет, овдовела недавно, и опять паранджу надела. Пойдемте, Лиза, покажу вам дом и семью. Отец отправил нас, сыновей, в гимназию в Киеве, там же мы были приняты в университет.