Лариса Бау - Памяти Лизы Х

— Я понимаю, да. Вы давно в Ташкенте, вы ведь не местный? У вас акцент, мне кажется.

— Почти десять лет. Я из Риги. Красивый город. Вы не были там?

— Нет, и уже никогда не буду.

— И я уже никогда не буду. Прошлое быстро наступает, раз — и нету.

Ходжаев вступил в разговор: прошлое можно много раз пережить, но со стороны. Это я как археолог вам говорю. Чужое прошлое, разумеется. Себе присвоить и пережить, как реванш за несвободу своей жизни. Ну это я в теории пустился.

— Не свою жизнь проживаем, и в прошлом, и в настоящем, — усмехнулся Владимир.

— А что такое своя жизнь? — Лиза вдруг рассердилась. Его усмешка, тайна, покорность. Он чужой, совершенно чужой человек.

— Вы заранее пораженец! Я не знаю, как вы жили, но вы пораженец! Вот я читала про альпиниста, инвалида, он поднялся на Эльбрус. Он своей жизнью живет, понимаете, он ее делает.

Владимир молчал, улыбался. Эльвира примирительно застрекотала: вот ешьте, пока горячее, один на гору полез, а другой больным помогает, чтобы уголь не украли. Что полезней?

Ходжаев рассмеялся: хорошее время, молодость! «Пока свободою горим, пока сердца для чести живы…».

Какую жизнь свою? Лиза осеклась. Той, московской Лизы, или Лизы Ходжаевой, дочки узбека и русской из кишлака? Ходжаев словно прочитал ее мысли, одобрительно закивал: Лиза, ты молодец, тебе любая жизнь по плечу.

Обсуждали, как Лизу пристроить. Чему учиться. Отец ее по новым документам большевик, герой и жертва басмачей. В университет сироту принимали без экзаменов, и аттестат у нее был отличный. Ходжаев предложил учиться на врача: всегда нужная профессия, при всех… — тут он запнулся, пытаясь подыскать слово, — при всех правителях. И занятие гуманное, не делит на своих-чужих.

Лиза соглашалась, привычка слушаться отца помогала ей не размышлять лишний раз. Ходжаеву виднее, здесь он живет, знает местную жизнь. И она втянется. Она не была очень близка со своими родителями, и это помогало ей сейчас принять Ходжаевых и доверять им.

Она управлялась по хозяйству, научилась быстро всему: лущить кукурузу, перебирать крупу, воду из колонки носила аккуратно, не расплескивала. Помогала Ходжаеву печатать на машинке, штопала с Эльвирой чулки. Добрые родители и послушная дочка. Осторожная Красная Шапочка. В лес не ходит, с волками не заговаривает.

В июле она начала работать санитаркой в больнице, первую неделю ее щадили: помыть операционную, перестелить кровати. Потом уже познакомилась с больными. Летом больных было немного, сердечники в жару умирали быстро. Лежали дольше те, которые с переломами, после операций.

Трудно было привыкнуть к запаху. Больничые запахи карболки, пота, мочи, кала, запахи больных тел преследовали ее ночью. Остервенело чистила зубы порошком, мылась щеткой, ей казалось, что она впитала эти запахи кожей, волосами, что она перенесет их на еду, на постель, что Ходжаевы чувствуют это и деликатно молчат. Но со временем привыкла, смирилась. Иногда прыскала эльвириным одеколоном на волосы.

Подстриглась коротко, записалась в спортивную секцию при ДОСААФ: бегала, прыгала в длину в песочную яму, лазала по канату. В августе начала учиться.

Медицинский факультет университета был в старом здании кадетского корпуса. Двухэтажное длинное здание, местного серокоричневого кирпича. Раньше была пристроена церковь, но верх ее теперь разрушен, стыдливо прикрыт железной крышей.

Окна были огромные, полукруглые, со старинными потемневшими ручками, рассохшиеся облупленные рамы, грязные стекла. Высокие стены до половины покрашены синей масляной краской, так теперь было принято. В углах потемневшего потолка трещины, гнездилась паутина. На входе портреты новых вождей в золоченых старинных рамах.

Лиза ходила по прохладным коридорам. Вот здесь она, Лиза Ходжаева, теперь проведет большую часть жизни, может быть, самую важную ее часть, которая установит ее путь, ее главное жизненное занятие навсегда.

Ее не покидало ощущение, что раньше в здании была настоящая, та самая уготованная ему жизнь, для которой он был построен, украшен, наполнен коврами, мебелью, пальмами в кадках, парадными портретами, бархатными шторами с кистями на окнах, а теперь небрежно приспособлен под неожиданное, суровое, простое, ничейное.

На стенах следы от снятых картин, остатки отбитых гербов над входами кое-как залеплены, закрашены. На широких лестницах местами оставались бронзовые кольца от палок, когда-то держащих ковры, окна были пустые, без занавесей.

Сновали сосредоточенные люди, коротко стриженые девушки в светлых юбках, узбечки со множеством тонких косичек, в калошах, длинных платьях и штанах. Мужчины были старше, одеты на русский манер, многие в гимнастерках, изредка встечались тюбетейки. Сразу видно было, кто из преподавателей был «старой гвардии»: несмотря на жару в пиджаках, галстуках, утирали лбы носовыми платками.

В первый день собрали всех в большой аудитории. Стоял запах пота и табака, из окон несло горячим ветром. Выступавший ходил по кафедре, скрипел сапогами, резко махал рукой, словно рубил воздух: молодежь, под знаменем, на благо, отец Сталин, заветы Ленина, верный путь, враги, борьба, борьба, борьба… говорил долго, громко, видно было, что сам уже устал, путался, повторялся. Студенты аплодировали.

Вторым говорил пожилой профессор, из старых: акцент, медлительность, манера поглаживать бородку.

— На Ленина похож. Тоже картавый.

— А ты Ленина слышал?

— Не, мне отец рассказывал.

— Так этот же немец, немцы картавят, разве Ленин немец был?

— Неее, какой немец, но картавил.

Так вот, вождь картавил. Реальность, данная нам в ощущении.

Лиза устала. Она была разочарована, ожидала праздника, а вышло скучно, многословно, пусто.

Всех рано отпустили, но студенты не расходились. Знакомились, топтались во дворе. В группе было много девушек, узбечки стояли немного поодаль, стеснялись разговаривать с незнакомыми мужчинами. Студенты угощали друг друга семечками, прозрачными леденцами. Толпой пошли в сквер, пели песни в тени под чинарами, кто-то играл на губной гармошке.

— Сегодня родилось наше новое студенческое братство!

Обнимались, говорили высокие слова, смеялись.

Лиза хрустела леденцами, улыбалась и молчала. В Москве тоже так ликуют студенты? Весело, беззаботно, и дома потом рассказывают, а ночью стук в дверь, и незнакомые люди в кепках на пороге. За родителями, или за ним самим, новым студентом. А назавтра — лекции, семинары, лабораторные, по расписанию, своим чередом, с ним, или без него. Выдергивается из жизни один, другой, незаметно строй редеет. «Отряд не заметил потери бойца».

Лиза редко вспоминала свой класс в московской школе. И у нее были одноклассники, которые вдруг не приходили на уроки. Исчезали бесследно.