Сергей Дигурко - Песок и время

— Как стемнеет, я вам привезу несколько куриц. Правда, они живые, но это ведь не проблема?

— Нет, какая проблема?

— Куриц и хлеб, молоко, масло.

— Спасибо, спасибо, Али.

Как только стемнело, в дверь дома постучали.

— Это Али, — услышал Сергей.

— Входи.

Али вошел с двумя мешками в руках. Один шевелился. Их него доносилось кудахтанье кур.

— Держи, Серджио.

— Давай мне их, Али, — произнес подошедший Емельянов. — О, какие красивые!

— Это мои, домашние. А здесь, в другом мешке все, что обещал, и еще держи… это канистра со спиртом, чтобы вам здесь не скучно было.

— Так давай с нами, Али?

— Нет, нет, я последний раз пил спиртное еще, когда в Югославии учился. Не хочу вновь привыкать, да и запах кто-либо из наших учует… будут проблемы.

— Ну, как хочешь, спасибо тебе еще раз.

— До свидания, — смущенно попрощался Али и покинул дом.

— Живем, ребята, — потирая ладони, произнес Рожков. — Курочек давайте, на женскую половину определим. В миски им пшена положим, водички нальем. Нехай там гарцуют.

Прошла еще одна неделя мнимой голодовки. От неопределенности и обыденности частенько стали вспыхивать маленькие ссоры в маленьком коллективе — то не поделят кружку за едой, то начнут поругиваться, кому очередь убирать на кухне и в комнатах.

— Мужики, ну что вы, как дети малые? — то и дело выступал в роли судьи Алешин.

— А мы и есть дети, ваши дети и подчиненные, Василий Васильевич, — улыбкой разрежая обстановку, сказал Сергей.

— Ага, дети с седыми яйцами, — буркнул Артеменко. — И как космонавты в космосе годами живут вдвоем? Тут от одного Лехи Емельянова хоть в пустыню беги. Ночью храпит, днем ноет…

— Я ною? Ты сам ноешь.

— Не ты, а вы, товарищ прапорщик, — одернул его Артеменко.

— Ой, ой, есть, так точно, товарищ майор.

— Так, — стукнул по столу Сергей. — Что там у нас в канистре? Осталось еще, или нет? Наливай, мировую будем пить. А то передеретесь сейчас.

— Наливай, — успокоился Артеменко.

— Все мы кажемся себе добрыми, лихими, да правыми. А всегда ли так? Это только думается порой, что всегда. Кто-то нам жизнь укорачивает, мы кому-то. Люди эгоистичны по своей натуре. Так выпьем за наш коллектив, чтобы, встретившись дома, каждый из нас протянул друг другу руку, а не отвернулся в сторону или не плюнул в спину! — произнес тост Сергей и выпил до дна.

— Мудрые слова, — удовлетворенно сказал Фархад. — Я хоть и не пью спиртного, но поддержу тебя, Сергей.

— Мудрые? Скорее опрятная мысль обрела свое выражение через слова в нужный момент. В человеке все должно быть опрятным — и внешний вид, и мысли, — закусывая, произнес Мартынов.

— Философ, бороду когда сбривать собираешься? Это по поводу опрятности, — возвратившись в холл, спросил с подковыркой Алешин.

— А вот как из этой дыры выберемся, так сразу и сбрею.

— Ну-ну, а то Андрей тебя не узнает, смотри, скажет, мол, Бармалей, а не отец с юга вернулся.

Спустя пару дней приехал Али.

— Джабар велел вам передать, что самолета в ближайшее время в Сирт не будет. Если согласитесь еще пару дней отработать, то он выделит две машины в ваше распоряжение, которые и отвезут вас домой.

— Уже что-то. Машинами, так машинами. Далековато, правда, но что делать? — с чувством некоторой удовлетворенности констатировал Алешин. — Поехали, мужики, на позиции; глянем, что там с техникой.

Проведя расширенный контроль функционирования станции наведения ракет, офицеры пришли к выводу, что техника боеготовна.

— И, ради Аллаха, передайте Нури, когда он вернется из командировки, чтобы помнил золотое правило: не трогай технику, она боится дилетантов, — обратился Алешин к ливийцам на командном пункте бригады с просьбой.

В этот момент Саша Кофанов позвал его в кабину управления по громкой связи:

— Василий Васильевич! Вижу три цели, скорость 150, высота 100, следуют с Севера, дальность 500 метров, вертолеты…

Сергей выскочил из командного пункта. Три вертолета снижаясь, начали обстреливать позиции.

Пулеметные очереди взбивали песочные фонтанчики возле ног бегущих врассыпную солдат и офицеров. Несколько человек упали, словно подкошенные.

— Десант, — крикнул Мартынов и, подхватив автомат убитого араба, вернулся в подземный командный пункт, закрыв за собой герметичную массивную металлическую дверь.

— Ребята! Это десант!

— Еще три вертолета… еще три… шесть… девять… — считал Кофанов.

— Так, из одной ловушки в другую, — поднимая берет и почесывая лысину, произнес взволнованный Алешин. — Какие предложения?

— Все двери наглухо задраить. Пока есть связь, попытаться сообщить о десанте командованию и держать оборону, — тяжело дыша, сказал Сергей. — Автоматов сколько у нас?

— Четыре, — ответил Рожков.

— Пистолетов, гранат?

— Пистолетов два, граната одна.

— Дай Бог, продержимся до прихода подкрепления, скоро стемнеет, разведаем обстановку.

— Так они же могут взорвать вход, — усмехнулся Артеменко.

— Могут, ты прав, Володя. Но это не так просто сделать. Болгары строили надежно командный пункт. Ты видел, какая толщина стен, какие двери? Короче говоря, поступим так: обесточим помещение, оставим только аварийное питание для системы воздухоочистки. Как только стемнеет, попробуем через шахту вентиляции выбраться наружу, — высказал свой план Мартынов.

Звуки выстрелов и взрывов то стихали, то вновь возобновлялись. Дело шло к полуночи. Советские специалисты и десяток ливийцев из сокращенного расчета командного пункта напряженно поглядывали на часы, пытаясь понять, что происходит наверху.

— Юра! — обратился Мартынов к Петрову. — Крутани еще ручку телефона, как там связь?

Тот, провернув ручки аппарата, отрицательно покачал головой, а затем спросил у Сергея:

— Что бы ты хотел сделать в первую очередь, когда выберемся отсюда?

— По большому счету?

— По большому.

— Есть у меня желанье одно, небольшое, но… поверь, дорогое. Через многие годы, поколенья, века, хочу я вернуться на планету родную, посмотреть, как живет, дорогая Земля. Какого цвета воздух и какого вкуса вода, как цветут и пахнут весною луга, как камни падают на морское дно. Быть может, снова, как тогда, серебрится между холмами река и низко стелется молодая трава. Сердится океан свинцовой волной, и радуга разноцветные полукруги рисует. И девушка на площадке под танго танцует. Качаясь по ветру, вздыхают листвой тополя, дубы и кудрявы березки. Сердца влюбленных бьются в такт, и поют в унисон весенние птахи. Снуют по двору детвора и подростки, и дождик слепой поливает асфальт.

Мне все так близко это… Меня это, поверь, сильно волнует! Спасибо планета, спасибо Земля, за то, что все сохранила здесь, для меня, теперь успокоятся сердце мое и душа.