Александра Груздева - Демоны Дома Огня [litres]

Но он надеялся, что она любит его. Настоящего Яна, а не больного ребенка-старика, которого видят и лечат врачи. Он верил, что она боится именно его болезни. Это его болезнь ей неприятна. Это от нее она с радостью бы избавилась, но не от него, настоящего Яна. Он верил в то, что она догадывается, какой он в действительности. Елена должна была это знать, ведь она его мама.

– Не могу, – говорила она лечащему врачу Яна. – Не могу, – повторяла она в отчаянии. – Не могу, понимаете, не могу его забрать. Вы не можете вылечить его. А что могу сделать я? У меня сын, муж… мальчик может быть опасен.

– Если он будет принимать таблетки, он не опасен – ни для себя, ни для других.

– Не могу. Просто не могу. Простите, вы, наверное, считаете, что я ужасная мать. Но я не могу даже просто видеть его глаза. Его чудовищные глаза. Меня бросает в дрожь. Ведь скажите, вы не видели ни одного человека с подобными глазами?

Медсестра привела мальчика на свидание, и Ян стоял с ней возле приоткрытой двери. Она ждала, когда доктор закончит разговор, и слышала все, но и предположить не могла, что и мальчик тоже понимает все до последнего слова.

– Вы должны, – мягко уговаривал ее врач. – Вы должны взять его хотя бы ненадолго. Мальчик не может все время находиться в больницах. Мы не сможем вылечить его. Никто не сможет его вылечить. Вам нужно смириться с тем, что он всегда будет особенным. У вас есть здоровый ребенок – будьте довольны этим, а Ян – болен, и вам нужно принять его таким, какой он есть. Вы ни в чем не виноваты, вы хорошая мать, – увещевал он, а она плакала и плакала.

И тогда Ян понял, что его не любят. Мама не любит его. Она считает, что его болезнь – это он сам, и потому не хочет признавать его своим сыном. У нее есть другой, здоровый мальчик, которого она любит. Любит, потому что он здоров. А Ян болен, и она никогда не полюбит его больным.

Доктор настоял, и Яна забрали домой. Врачи хотели, чтобы он сменил обстановку. Больничные стены даже на здоровых людей действуют угнетающе, что уж говорить о слабых здоровьем.

Ян словно все время сосредоточенно что-то обдумывал, был тих, спокоен, делал то, что его попросят, но не выказывал никаких признаков индивидуальности. Его ничем нельзя было заинтересовать: книги, фильмы, телепередачи – все проходило сквозь него, как сквозь пустоту. Ни малейшей реакции. Ни улыбки. Он старался не смотреть людям в глаза. Почти не разговаривал. Односложно отвечал на вопросы. Если требовался развернутый ответ, очень медленно подбирал слова. Он принимал большое количество таблеток. Не забывал о времени приема и действовал методично, как автомат. Без трех пилюль разных видов он не засыпал. А спать ему было необходимо, доктора особо это прописали в сопроводительном письме. Он не выглядел несчастным, впрочем, счастливым он не выглядел тоже.

– Он не опасен, – повторяла в сотый, в двухсотый раз Элен, убеждая в этом прежде всего себя.

Может, со временем пройдет его апатия, он будет учиться. Найдет занятие по душе. «Если появится у него душа», – горько добавляла она про себя. Ее сын, ее мальчик походил на выпотрошенный эскулапами труп. Ни малейшего проявления чувств, ни тени эмоций: ни горя, ни радости, ни разочарования, ни ожидания. Пустота. Он и двигался как в пустоте, не смотрел по сторонам, не замечал других людей, словно был накрыт стеклянным колпаком.

Дома, особенно в дождливые дни, Ян часто вспоминал близнецов Дана и Дину. Дождь будто смывал город, и его взору представал густой лес. Ян знал: стоило сюда попасть обычным путешественникам, как у них начинали болеть глаза, ломило лоб. Чувствуя опасность, они напрягали зрение, чтобы заметить ее сразу, как только она появится. Но беда приходила так неожиданно, что их усилия были напрасны. Единственный правильный шаг был – расфокусировать зрение, расслабить его и смотреть лишь себе под ноги. Ян отгонял от себя это непрошеное внезапное знание. Лес заканчивался, начинались горы.

В темно-сером небе звучал голос Дана, как струна, которую дергают неумелые пальцы: настойчиво, раздраженно. Черные ветви деревьев шептали ему голосом Дины. И он видел себя, идущего вверх по горной дороге. Но не знал, куда должен прийти. Возвращаясь из этих грез, Ян помнил лишь фразу, которая звучала с неба и из леса: «Делай то, что должно быть сделано. И тебе повезет».

Он сидел на подоконнике целыми днями. Даже на улицу не выходил. Ему казалось, стоит выйти из дома – и он больше никогда не увидит Элен. Близнецы наверняка провернут какую-нибудь штуку – и он ее больше никогда не увидит. Они подменят ее копией, механической игрушкой с пластмассовыми руками и хлопающими ресницами. Только пока он здесь, в квартире, она настоящая.

Элен тоже опасалась покидать квартиру, боялась оставить Яна одного, прислуга не в счет. Что может прислуга? Это же сущие дети и дьяволы! Элен находила чем заняться. Около полудня вставала с постели, плавно перемещалась на кушетку в гостиной, в халате, расписанном драконами, возлежала с чашкой кофе в руке еще полтора часа, пролистывала модные журналы, просматривала газеты, светскую хронику и все о театре. С Вайнером к тому времени сложилось удачно: он скоропостижно скончался. Накануне трагедии она застала его с танцовщицей. Стриптизершей? Или та девица исполняла восточные танцы? В общем, все сложилось в пользу Элен. У Вайнера всегда было слабое сердце. И на свете существовало столько препаратов, которые действовали на его сердечную мышцу как парализатор… А многие из них отлично растворяются в чашке чая…

Ян никому не рассказывал о незнакомце, который приходил к нему по ночам и навевал картины окровавленных тел и сломанных, как прутья, пальцев. Здесь, в квартире матери, незнакомец начал разговаривать с Яном. Он всегда говорил о его брате, Марке. Медленно, тягуче, как тянется липкая нить варенья из блюдца до ложки, он перечислял все, в чем Марк был лучше его, Яна; в чем Марку повезло больше и что стоит сделать, чтобы уравнять их как братьев.

– Убей его, – сказал незнакомец Яну. – Он хочет этого больше всего на свете. Он хочет убивать и быть убитым, но не сможет убивать, а потому будет очень несчастным. Твой брат несчастен всю свою короткую жизнь. Ты можешь сделать его счастливым – убить его. – Он видел, что Ян колеблется, хочет что-то спросить, не верит… И тогда незнакомец без лица напомнил: – Не только ты пострадал от того, что родился не там, где тебе следовало, но и твой брат, и может быть, он – в большей степени. Он хочет делать то, для чего рожден, но не может, потому что в этом мире, на этой стороне, его предназначение называют убийством, за него судят, за него казнят. Эта жажда у него в крови, это жажда Гильяно, зов кровного договора, который они заключили однажды. Но в чем повинен человек, если убийство и есть главная цель в его жизни? Если убийство – все, на что он способен. Если без убийства он несчастен. Если он никто без убийства.