Александра Груздева - Демоны Дома Огня [litres]

– Он еще может вернуться в Дом, – сухо бросил Ян и отвернулся.

Она рванулась к нему:

– Как? Как он может вернуться?

Ян уже чувствовал, как в нем клокочет черная кровь лилу. Он начнет раздуваться, как каракатица, если не выпустит ее на свободу, если не даст ей возможности слиться с солью океана, делиться и размножаться, образовывать новые союзы клеток, – и однажды, кто знает, может, поднимется из воды его прежнее племя, и он больше никогда не будет одинок. Кровь древнего существа придала ему смелости:

– Если ты пообещаешь остаться со мной.

Она не помнила, как Антонио увел ее. Очнулась уже в машине. Аменти за рулем, Андре де Кавальканти – рядом с ним. Она с Анжелин на заднем сиденье. Антонио бросил косой взгляд в зеркало, заметил, что Ада пришла в себя, и через минуту сказал:

– Осторожнее с Яном. Ты можешь проиграть. Не поддавайся эмоциям. Одно неверное слово в Доме Гильяно – и ты попадешь к ним или к их демонам в рабство навсегда.

Аду затрясло. Она вдруг поняла, что упустила возможность все исправить. Осознание ошибки, упущенного момента было диким, фатальным, она забилась в руках Анжелин и закричала:

– Он может воскресить его! Он может это сделать. Я видела, как он вернул девочку с того света! Мне нужно обратно. Тони, поверни обратно! Я соглашусь быть с ним! Я на что угодно соглашусь!

– Ты не слушаешь меня. – Антонио и не думал поворачивать обратно к пляжу. – Скажи спасибо, что на этот раз ему не удалось связать тебя обещанием. Но я не смогу быть рядом все время. В другой раз тебе придется решать самой.

Закат был единственным, что связывало Ашера с Домом Гильяно. Он провожал день вместе с семьей, салютуя багровому светилу, вобравшему в себя всю ярость дня. Раздоры, споры, битвы, обиды, поражения, как и успех, и слава, и достижения, – все сгорало в закатном огне. Погребальный костер полыхал в небе, чтобы завтра нежным ростком могло взойти юное солнце. Время ничего не значило в Доме Гильяно.

Но здесь, в мире смертных, время значило многое. Оно бежало в один конец. И с каждым днем времени у Ашера становилось меньше. Люди – песочные часы с крупинками времени, заключенными в них самих: когда минуты истекают, их больше неоткуда взять, нет той гигантской руки, которая бы перевернула часы и запустила бы отсчет снова. Ашер надеялся, что сможет сам протянуть руку и повернуть ход событий.

– О-хо-хо, синьор Гильяно, как вы предсказуемы! Пьете виски и созерцаете закат. – Доктор Роберт Хински вошел в гостиную подпрыгивающей походкой – и тут же направился к бару.

– Я тебя не звал, – мрачно откликнулся Ашер, оторванный от своих мыслей.

– Дождешься от вас, когда позовете. – Хински сшиб пробку графина и шумно втянул запах виски, поднеся горлышко к самому носу. – В домишке для гостей так одиноко. А у вас хоромы. И вы тоже один. Решил по-дружески зайти, избавить вас от одиночества этим вечером.

– Мы не друзья, – напомнил ему Ашер.

На это заявление Хински вставил мизинец в ухо, основательно его там повертел, демонстрируя, что слова Ашера не достигли цели.

– Зная вашу любовь к закатам… хе-хе, как человек несколько знакомый с психиатрией, скажу, что есть у вас суицидальные наклонности. Глаз да глаз за вами нужен, синьор!

Роберт Хински явился на виллу в рваных носках, с ободранным саквояжем, полным бумаг. Он никуда не перемещался без своих гениальных открытий, к счастью изложенных только на бумаге. Ашеру пришлось признать, что от общения с героями в своем мире он скатился к беседам с подлецами в мире человеческом. Доктора Хински он охарактеризовал бы именно как подлеца, не иначе. Этот человек жаждал только славы. Славы безоговорочной, признания вселенского. Он был тщеславен до самых остатков волос вокруг лысины. Он хотел открыть то, что еще никто не открывал. Увидеть то, что и избранным-то увидеть иногда не под силу.

– Славненькую вы мне работенку подкинули, – Хински одновременно говорил и жевал губами край бокала, – трудную, но славную. Вам что-нибудь известно о симметрии пятого порядка?

– Впервые слышу, – недовольный тем, что нарушили его одиночество, буркнул Ашер.

– Так я и думал, – Хински презрительно передернул носом. – Плевать вам на науку и технический прогресс. Про Нобелевскую премию-то слыхали? Знаете ли вы, в чем, считалось, одно из главных отличий живой материи от неживой? При прочих равных. Почти философская категория. Симметрия и асимметрия. Мол, неживой мир стремится к симметрии, а живой – к асимметрии. Симметрия есть устойчивость и гармония, асимметрия – развитие. Вот вам пример асимметрии – человеческая рука. Неделима на части. На руку свою посмотрите. Все пальцы разные. Сколько ни верти, пальчики ваши по образу и подобию не совпадут. Смотрите! Ну же!

Ашер, понукаемый Хински, лениво поднял руку к глазам. Ладонь закрыла солнце, и по контуру пальцев засиял пурпурный ореол.

– И тут мы ступаем на еще более таинственную землю под названием зеркальная асимметрия, – продолжал захлебываться словами от возбуждения Хински. – В пространстве несовместимы предмет и его зеркальное отображение. Это свойство называют хиральностью, от греческого слова hiros, что значит «рука». Снова на ручки свои посмотрите, чтобы лучше запомнить. Эх, какой педагог во мне пропадает! Мог бы лекции слабоумным читать. Присмотрелись и что же обнаружили? Как будто человек – это всего лишь половина изображения, без своего зеркального двойника. Не понятно? А вы, вообще, слушаете? Или уши у вас для красоты растут? Все молекулы можно разделить на правые и левые. Они, соответственно, вращают вправо или влево плоскость поляризации падающего на них света. Ну ладно, не стану вашу голову напрягать. Просто запомните, что есть правые «штучки» и левые. И вот вам человек: цепочка ДНК и РНК у него состоит из «правых» сахаров, а функциональные белки собраны из «левых» аминокислот. И нет признаков жизни там, где были бы собраны «левые» сахара и «правые» аминокислоты. Чудеса? А ведь это всего лишь зеркальное отражение. Вроде бы недостающая часть целого. А вот фигушки, полная гармония – не означает жизнь. И более того, одно вещество может быть нам полезно, а точно такое же вещество из молекул – зеркальных двойников – сильнейший яд и мутаген. И такое ощущение у меня складывается, у старого провидца, что кто-то разделил могучей рукой нас, идеальных существ, на правых и левых. Провел инструментом-разделителем. И утратили мы навсегда свою гармоничную природу, и получили то, что мы называем жизнью. А может, кто-то совершенный, с крыльями, весь в белом, и жизнью-то наше прозябание не назовет, – продолжал болтать Хински, все больше входя в раж. – Скажет, влачитесь, жалкие букашки, ползаете на брюхе в грязи, голову поднять к небу не смеете, а все почему? Потому что разделены. И всего-то вас половина. Калеки, инвалиды. Жалкие уродцы. А мы ведь подспудно знаем, что в нас две половины. Только ошибочно делим их на белое и черное, на доброе и злое, на хорошее и плохое. А на самом деле, всего лишь правое и левое. И одно не есть хуже другого. И не зря, ох, попомните мое слово, не зря ангел Азазел слетел к нам с зеркалом в руке. Хотел он показать нам нашу ущербность, а мы подумали, баб наших соблазнять явился, красоту их лиц им же показывать. Дожили мы до седых волос, до квантовой физики, а зарождение жизни так и осталось для нас тайной за семью печатями. Конечно, физику-то-мизику легче изобретать, чем объяснить, почему ты такой, а не другой, почему здесь ты правый, а там левый – и никак не наоборот. Зарождение жизни – величайшая загадка, над которой бьются величайшие умы, и среди них ваш покорный слуга, – отвесил он шутовской поклон.