Наталья Горбаневская - Прильпе земли душа моя

Феословы, богознатцы
– и как там еще их звать —
редко пробуют дозваться,
всё пытаются дознать,
тянут Бога на дознанье:
«Ты в каком гражданском званье —
чернь, серёдка али знать?»

Перезвон от многозваных
испаряется в зенит,
словно дух цветов завялых,
словно взор пустых зениц,
мы же, смирные созданья,
нам в заулках мирозданья
только благовест звонит.

…да-да, ударенный под дых,
упавший в мягкий мох,
едва-едва собравший дух,
чтоб Бог ему помог

опять защелкать, засвистать,
вспорхнуть на тот же сук,
но, Боже, как суха гортань,
и звук не слышен вслух…

Вот взошли звезда и Солнце
над холмами Галилеи,
и увяли баснотворцы,
слова в горле не имея.

Ослепясь от Слова-Света,
Слова Нового Завета,
с горестным безгласным вздохом
увядоша, увядохом.

Невзгоды и взгоды
как сбивчивый топот коней.
Все лучшие годы
и худшие годы
имеют конец.

Конец непогоды
и всякой погоды конец.
Ржавеют заводы
и водопроводы,
и мчится гонец.

«Хорошие вести!
Ты знаешь, что там тебя ждут?
До райских предместий
не месяцев двести,
а двести минут».

«…а пух и перья, как в погром…»
Пока не грянет Божий гром,
мужик не перекрестится.
Красуйся, всякий град, и стой
над той последнею чертой,
над топью блат и тьмой лесов,
над бездною, взлететь готов,
болтая околесицу.

Кто там ходит под конвоем
«в белом венчике из роз»?
Глуховатым вьюга воем
отвечает на вопрос.

Иней, розами промерзлый,
колет тернием чело.
Ветер крутится промозглый,
не вещает ничего.

А в соседней зоне Дева
не смыкает слезных век.
Шаг ли вправо, шаг ли влево —
всё считается побег.

В тихом небе ходит Веспер
– наваждение…
А конвой стреляет без пре-
дупреждения.

Тот Кто дал свободу грешить и Его же злоречить
ни в какую погоду нас одних не оставит
не раскидывай кости решить чет или нечет
отрешись от злости хоть на час коль не можешь славить

Пора остановиться,
не виться, не крутиться
вокруг чего ни будь,
пора, как рукавица,
с ладонью распроститься,
в сугробе утонуть.

Пора надменный опыт
перековать на шепот,
на шелестение
сухих опавших листьев,
простых последних истин,
колких, как терние.

А ты не бойся, не печалься,
и пусть отчаянье не гложет.
Никто не знает дня, ни часа,
когда по манию Начальства
ангел-хранитель крылья сложит.

Никто не знает дня, ни срока,
когда ты выйдешь из-под стражи
и, как сорока-белобока,
замолкнешь и вздохнёшь глубоко.
И станет мир страшней и старше.

И нырни, и восстань
– в полынью, в иордань —
только хлюп, только хрип, только всхлип.
Как дамасская сталь,
моя дальняя даль,
но полынью не пахнет мой хлеб.

Пахнет теплым жильем,
да горелым жнивьем,
да… – и этим, и этим, и тем.
Горе в море сольем,
белой солью совьем,
и подкрасим, и позолотим.

Эх, полынь-полынья,
полусон, полуявь,
полу-я, полу-кто-то… Но кто?
Полынья ты, полынь,
четвертуй, половинь,
чтоб ломо́ть задышал коло рта.

Я знаю, зачем мне
дана глухота —
чтоб стала ничейною
речь изо рта,

чтоб стало нечаянным
слово из уст,
как если б пил чай
Иоанн Златоуст,

как пламя вдоль просеки,
сбросив тряпье,
посмотрит и спросит:
«Где жало твое?»

Жаворонки прилетели,
жаворо́нки.
Травы старые в постели
ржавы, ломки.

Травы старые подстилкой
новой травке,
как песчаник палестинский
нашей Пасхе.

Раздралась завеса, и тьма
покрыла и поглотила
холмы, и луга, и дома,
и вышние в небе светила.

Весь мир стал затменным, как ум
как ум и пустой, и надменный,
как будто пришел Каракум
пески рассевать по вселенной.

Чернело сильнее в стократ
сиянье космической пыли.
Испуг нас как плуг. Что возврат
обещан – мы и забыли.

Как скот, припадая к земле,
мыча, и ревя, и стеная,
готовились к вечной зиме,
к снегам на вершине Синая.

Последним рывком из тене́т,
из сонного одеяла
глаза продираем, и свет
светит, и тьма не объяла.

Вот она я —
еду – поедем – поехали,
и в водопаде наяд
стайки заахали эхами.

Вот оно то,
к чему через рвы, ухабы
тащились плащи, манто,
хламиды, робы, рубахи.

И вот они мы в Нем,
неловкая в Слове пословица,
и в водопаде огнем
с разбегу вода остановится.

Девятый день,
в последний раз
в земную сень
гляжу на вас.

И не тропарь,
и не елей —
налей стопарь,
и мне налей.

К чему слова?
Умолкните.
Я счастлива
в нетемноте,

где истина,
и путь, и свет,
где нету дна
и бездны нет.

Господа-товарищи,
эй, на корабле!
Берег отплывающий
отошел к земле.

Мы тут без имущества,
голые средь вод,
только соли гущица
в нёбе отдает,

только соли ложечка
в океан-стакан,
выпьем понемножечку,
выпьем по́ сто грамм,

выпьем под занюханный
латаный рукав,
от Святого Духа нам
дан сей пироскаф.

Неузримый при свете и
прозреваемый в темноте,
Ты почти междометие
на меже между этим и тем.

Вдох и выдох – зазором ли
продыхаешь кругло́-кругло́
меж морозов узорами
выходящее к свету стекло…

И у круга трамвайного
не сойти мне, а повернуть.
Не оставь, не отдай, не замай меня,
между рельсами тесен мой путь.