Наталья Горбаневская - Прильпе земли душа моя

Здравствуй, миленький водитель,
пассажиры, добрый день!
Как леталось в чистом небе?
– Ух какая дребедень!

Дребедень да драбадан,
ерундистика!
– Отчего же ерунда?
Это ж мистика!

Это ж мы с тобой дождались
88-го,
и взмывает в небо снова,
вот честное слово!

Выцвести
как выцветает от солнца косынка
Вытрясти
как вытрясают в окно половик
Вымолить
дом из картонки и крышу из цинка
Выманить
черные буковки на беловик

С проседи
вымахни пух и репейник и перья
Простыни
выстирай выглади и постели
Господи
о междометье меж сенью и дверью
Просто ли
туфельки выменять на постолы

Замысел, помысл и смысл,
поросль окученных числ,
в небо ли, в землю засеяна
отрасль ростка Иесеева.

Взлет голубиц и голубок
свод голуби́т и голу́бит,
всходит, доселе не видана,
отрасль от корня Давидова.

Изыдите, бесы уныния,
и духи гордыни – истайте.
Вчера, и вовеки, и ныне я
рисую мелком на асфальте.

Оставьте меня и рисованный
мелками корявый пейзаж
и дом без замка и засова – и
(гроши по карманам рассованы)
ни вздоха, о друг мой, ни слова, ни
сомненья: «…и дом этот наш».

Ты – это Сущий —
имя Господне,
славу и Царство,
Царство и славу…
Хлеб наш насущный
дай нам сегодня,
а не богатство
и не державу.

И упаси нас
от нашего беса,
а уж от мора
или от глада —
если посильно,
стань как завеса
всякого бора,
всякого града.

Что же, Боже? Да всё то же —
суесловье, суета.
Мы с Тобой едва похожи,
Ты-то Тот, а я не та.

Тенью образа-подобья
я слоняюсь и топчусь,
совершаю неподобья,
на ошибках не учусь.

Но, учуяв дух прощенья,
веющий, где захотел, —
хоть бы тенью, хоть бы щелью
ускользнуть за свой предел.

Войдите, не выйдите,
сделайте шаг.
Вкусите и видите,
как Господь благ.

И не он сотворил ГУЛАГ,
а ХХ век
и человек,
а значит, и я и ты.

Там, где птицы едят из рук,
и воро́ны, и во́роны тоже,
где цветут и укроп, и урюк,
где и вправду на розы похожи
наши рожи, где отзвук и звук
одновре́менны и на крюк
мы повесим кули и рогожи,
– там и встретимся…

Покрово́м или покро́вом,
плащаницей или кровом
кроешь бедный свой шалаш,
молотилкой или мялкой,
жаркой, шаткой, но не валкой,
тяжкий труд себе задашь,

как дают заданье на дом
припозднившимся наядам,
прикорнувшим у ручья,
как без толку, втихомолку
неуместную двустволку
разряжают сгоряча.

Что это
зашептало
на ветке через окно,
не посмело, не щебетало,
тем более не свистало,
что это – или кто?

Это весна, равноденствие,
это зима, зиме, зимы кончается срок,
и она выходит на волю, на дальний,
самый дальний восток,
и чем дальне́й, тем печальней.
А весна сбивается с ног,

смывает остатки сугробов,
вымывает останки гробов,
ибо час Воскресения пробил
в выходные отверстия белых лбов,

ибо Бог – это вправду любовь,
но себя ко всему приготовь.

Господи, услыши мя,
я тебе не лишняя.
– Слышу, доню.
Не прошу переменить
эту дёрганую нить,
мою долю.

Что захочешь – Сам подашь,
как подал мне карандаш
и тетрадку.
Господи, услыши мя,
чтоб не вышло из меня
беспорядку.

Кто там стучится в висок, но снаружи,
рушится мой герметический череп,
через растрещины глубже и глуше
грузный паром ударяется в берег
и удаляется снова и снова,
сном или явью, явью ли, снами,
с нами отходит от брега родного
прямо на дно, под зеленое знамя.

Знаешь ли, знаем ли, знаю ли, кто там
кодом выстукивал в кости височной
точный маршрут к недоступным высотам,
сотовым медом текущим, к заочной
ставке и с летом, и с веком, и к рекам
млеком бегущим, и травам подводным,
смертным грехам и прощенным огрехам,
к точке, где станешь навеки свободным.

Эти волны, эти сопки,
эти шарки по паркету,
эти слёзы, эти сопли,
то ли хохот, то ли вопли,
– но за чистую монету

принимаю их, доверясь
тем, кто слаб, как я, и грешен,
ибо Тот, Кто Царь и Ферязь,
в Ком жива я, не озверясь,
этой малостью утешен.

В эту синь
в эти во́лнины
кинь свой взор
неозлобленный
слушай звон
в небе словленный
– Сей есть Сын
Мой возлюбленный

Зверю – зверево.
Вязу – вязь.
На вросшее дерево
перекрестясь,

выходишь, кемаришь,
закуриваешь
и марево-хмарево-
хмурево ешь.

На Крещенье-Богоявленье
брызжет веник молодой,
и серебряное ангелье
льется пенье над водой.

Льется пение над пролубью,
льет свячёная вода,
и гуляют голубь с голубью
по-над ломкой кромкой льда.

Новый год.
Вдоль по улице идет
по мордам подобный урке
малый с надписью на куртке
«Hand of God».

Ни снежка
не просыпала Рука
из глухой зависшей тучки,
Он глядит на наши штучки
свысока.

И Ирода-царя,
и – и Иродиады
запнешься, говоря
и имена, и даты,
и Иоанн главой
Предтеча лёг на блюдо,
и не было у люда
– никто не поднял вой —
ни гнева, ни досады,
и римские солдаты
замучили шутя
вифлеемское Дитя.

струна моя туга
туга моя светла
иго мое благо
и тяжко мое легко
ни друга ни врага
ни свея ни варяга
ни проса и ни саго
ни спроса – ничего

но подыми чело
пропой строку «Варяга»
«наверх вы… по местам»
и услышишь где-то там
отзовется далеко:
стрела моя туга
как трамвайная дуга

Разверзается занавес,
а за ним – посмотри:
заняли́сь или за́нялись
три полоски зари.