Ян Ленчо - Соло для оркестра

— Что ж поделать! Ты мне это… вроде как объявляешь?

— Вот именно, объявляю.

— Значит, переезжаешь, ну… а что прикажешь мне?

От этих слов у меня перехватило дыхание.

— Ты должна выгнать меня!

Это на нее уже подействовало.

— Говорю тебе: выгони меня.

— А вот этого, Ирка, я не сделаю, — твердо сказала мать.

— Почему? Так было бы лучше.

— Может, и лучше, но так из дома не уходят.

Наши голубые глаза встретились. И мать снова покачала головой.

— Нет!

— Мне казалось, ты будешь меня отговаривать, устроишь сцену, — протянул я несколько разочарованно, — нет, так просто кончить все это нельзя.

— У нас с тобой никогда никаких таких сцен не было. Жили мы с тобой мирно. И что считала нужным, я тебе уже сказала. Мне все это не нравится, но я понимаю, это твои университеты, и не отнимаю их у тебя, это твое.

Я походил по кухне.

— Я все признаю. И тебя понимаю, ведь я твой сын. Но мне это не мешает, твои доводы меня не отпугивают.

— Да нет, все в порядке. И это я от тебя уже слышала. Можешь не повторяться. Все равно мне тебя не понять. Зачем начинать все сначала? Зачем медлить? Чем ты недоволен? Что тебя задерживает?

— Я же вижу, что тебе это не по душе! — вырвалось у меня.

Мать посмотрела на меня и улыбнулась.

— Ирка, ты говоришь не то. У нас с тобой не принято так разговаривать. Мы никогда не ругались, А за своим домом я уж как-нибудь присмотрю.

Это был весьма тонкий выпад против коширжского дома, где и в самом деле были совершенно иные, чем у нас, порядки. Тут мать была абсолютно права. И хотя мне тоже там не все нравилось, я считал себя в большом долгу перед Ивой и верил, что в Коширжах все изменится, что мне удастся перенести туда часть своего дома и самого себя. Но пока что, приходя туда, я еще не был самим собой.

— Наверное, тебе и правда лучше будет переехать. Мы всегда жили по-другому, и я ради чьих-то прекрасных глаз не намерена что-либо менять.

Я махнул рукой.

— Тебе этого не понять.

— Мне все понятно, Ирка.

— Ты что, хочешь меня потерять? — выкрикнул я. Все перевернулось с ног на голову. Ведь это должна была выкрикнуть моя мать. Но я знал ее, она бы никогда себе такого не позволила.

Мать перестала улыбаться.

— Похоже, это уже произошло.

— Ничего не произошло, — загудел я.

Мать резала картошку и бросала ее в кастрюлю. Вода брызгала на стол. Мать всегда отличалась аккуратностью, но теперь ей было не до того.

— Я думал, что встречу дома больше понимания, — сказал я печально, но мать в ответ не заплакала.

Ее голубые глаза просверлили меня.

— Чего ты, собственно, от меня хочешь? О каком еще понимании ты говоришь?

Уточнять мне было не с руки. Ведь мне хотелось, чтобы мать насильно удержала меня дома. Я был согласен с ней, что так из дома не уходят. Но ведь Ива ждала меня в Коширжах.

Мать поставила кастрюлю на плиту.

— Знаешь, что я сделала, когда ты маленьким все время тянул руки к плите?

— Не помню, — сказал я и посмотрел на свои ладони.

— Я тогда нарочно придержала твою руку над огнем — чтобы ты как следует обжегся.

При этом воспоминании в ее глазах вдруг вспыхнули искорки.

— Посмотрим. Ладони у меня гладкие, как у ангелочка, никакого следа.

Мать глубоко вздохнула.

Я взял свою сумку.

— Зайду еще как-нибудь за книжками.

— А плавки ты взял? — с иронией спросила мать.

Как только у меня появилась Ива, я стал ходить на пляж в Подолье, и мать сейчас намекала на это.

— Да, взял, — отрезал я и вытащил из кармана куртки ключи. В левом кармане у меня были ключи от дома, а в правом — от Коширж, чтобы не перепутать. Теперь полагалось выложить те, что от дома. Было самое время.

— Так я вообще никогда не женюсь! — закричал я и бросил ключи на стол.

— А ты что, собираешься жениться?

— Собираюсь, — сказал я твердо.

— Вот и прекрасно, — заключила мать.

— Но ты для этого и пальцем не шевельнула!

Мать пристально посмотрела на меня.

— Разве это моя свадьба, Ирка?

— В Коширжах к этому относятся с гораздо большим пониманием.

— Об этом мы с тобой тоже уже говорили. Ведь когда ты лез к плите, я давала тебе обжечься. Понял?

Я схватился за голову.

— Господи боже мой, наконец-то я выберусь из этой волчьей ямы!

Я кинулся к двери. Матери наверняка было не по себе. Очень уж несправедливо по отношению к ней. Ведь из нашего дома волчью яму делал только я сам.

Но мне нужно было поставить точку, и тут кстати вспомнилось, что как раз сейчас, в эту минуту, моя девушка выгоняет из своего дома Славека. Эта мысль окрылила меня.

— Ума не приложу, как только я мог здесь жить! — крикнул я, разом перечеркивая все двадцать с лишним лет, проведенные дома.

— Мог, Ирка, — тихо сказала мать.

Это меня уже заинтересовало.

— Ты был здесь дома, — просто сказала она.

А у меня мурашки пробежали по коже.

Я повернулся, вышел и хлопнул дверью.

До Коширж я добрался в половине седьмого и, торжествуя в душе, открыл дверь своими ключами. Это была для меня знаменательная минута. Наконец-то я ушел из-под опеки матери. Наконец-то освободился от Карлина.

Ива встретила меня в передней.

— Славек еще здесь. Он привез красное вино.

У нее уже немного блестели глаза.

Она всматривалась в меня. И ни капельки не смущалась, что нарушила нашу предыдущую договоренность.

Я встал на цыпочки, чтобы заглянуть в комнату. Славек и правда сидел на диване, а на столе, рядом с тремя красными гвоздиками, стояла бутыль красного вина.

— Закрой дверь, — резковато сказал я.

Ива послушалась. Вернулась ко мне и с любопытством уставилась на меня. Ее интересовало, сколько я могу выдержать. Мне это было совершенно ясно.

— У тебя что-то глаза сверкают, Ирка!

Глаза, возможно, у меня и сверкали, да только не от вина.

— Я подожду на улице, — сказал я.

Ива потянулась.

— Я ходила с ним в Подолье купаться. Могли бы пойти все вместе.

Мама была права. Ива всех нас развлекала одинаково.

— Ты уже сказала ему? — спросил я. Меня сейчас это угнетало больше, чем все ее купания.

— Еще нет.

— А я был дома и все уже сказал.

Ива даже не поинтересовалась, как повела себя моя мать.

— Лучше сказать ему при тебе.

Мне это не понравилось. Я ведь дома обошелся без Ивы. Справился сам.

— Зачем же при мне?

— Если скажу я одна, он все равно не поверит.

— А мне поверит? Ведь меня-то он вообще не знает.

— Вот вы и познакомитесь, — сказала Ива. И было видно, что эта очная ставка принесла бы ей какое-то странное удовольствие, чего я вообще не понимал. И не хотел понимать. Создавалось впечатление, что Ива до сих пор еще колеблется, еще не порвала нитей, связывающих ее со Славеком, еще только собирается сделать выбор между нами. Я шел к ней один, а нас здесь оказалось вдруг двое.