Ян Ленчо - Соло для оркестра

Да, его звали Максимом, хотя имя у него было другое. Прозвали его на стройке, и имя это закрепилось за ним; но не так, как закрепляют, скажем, лопату, тачку или койку. Время тогда было такое, и прозвища людям давали по их делам.

Был у нас и Чапаев (им был я), и Жижка, и Тарас Бульба, и Комиссар, и Стаханов, и даже Мичурин. Что ты на это скажешь? В ту пору это было модно? Нет, нам это тогда и в голову не приходило.

Настоящее имя Максима было Драгослав Восагло. Чертовски трудная фамилия, правда? Ну вот, этот человек очень любил книги. Их у него, браток, было больше, чем у всех нас, вместе взятых, грязных портянок, а собиралось их после работы о-го-го сколько! Были у него в основном книги Горького. Иногда он что-нибудь читал нам вслух. Мы слушали его, вдрызг уставшие, и мгновенно засыпали. Частенько я просил его: «Почитай нам, Максим! Почитай еще! Так сладко дремлется, когда ты читаешь. Будто бабушка убаюкивает деток сказками».

Максим был идеалист каких мало. Он говорил, что люди не должны быть равнодушными друг к другу: ведь в каждом человеке скрыто такое, что требует участия, помощи. Когда он встречал парня со шрамом на лице, то уже видел в нем чуть ли не героя, хотя тот наверняка схлопотал себе этот шрам где-нибудь в трактире во время драки. Когда я возмущался безобразиями на стройке, он успокаивал меня: «Знаешь, комдив, к людям надо относиться с доверием, ведь вором-то никто не рождается». Но народ среди нас был уже видавший виды, частенько то у того, то у другого пропадали часы, деньги, а то и еще что поважнее; о том, верно, не рассказывалось в книгах Максима.

Я не говорю, что некоторые его взгляды на жизнь были такими уж неподходящими, но жить, руководствуясь ими, в то время было нельзя. Позднее, когда я вернулся со стройки домой и стал работать в должности, на которой мало было только ставить рекорды, но надо было уметь и посоветовать людям, как жить, я часто вспоминал Максима. Мне так же не хватало теории, как ему в те годы практики. Знаешь, браток, когда постоянно имеешь дело с людьми, не всегда веришь в их добрые умыслы: один приписывает себе работу, которую вообще и не делал, другой крадет мешок цемента, третий чуть ли не у тебя на глазах выставляет раму. Но без веры, без какой-то перспективы жить тоже нельзя, даже в тюрьме, даже если ты осужден пожизненно.

Так вот, значит, я и сказал себе: съезди-ка ты к Максиму, оба вы стали на несколько лет старше, ума у вас прибавилось, опыта тоже. В брошюрках, что проглядывал ты в свободное от работы время, узнал кое-что о политике и экономике, да только житейской мудрости у тебя от этого больше не стало.

Отыскал я в своем старом блокноте его адрес, взял отпуск и поехал. Конечно, я мог ему написать, но не горазд я изливать свои чувства на бумаге. И вот сел я на мотоцикл и понесся в сторону Тршиновиц. Еду, а дорогой все вспоминаю прошлые наши деньки, и когда миновал я стрелку «До Тршиновиц 6 км», то единственно, чего не мог вспомнить, так это его лица. Перед селом, может, то был город (не помню, видел ли я там храм или ратушу), попался навстречу мне парнишка. Я его спрашиваю, не знает ли он Драгослава Восагло, а тот отвечает, что пан инженер-строитель Восагло живет в третьем доме от конца улицы по направлению к Мышкову. Я уточняю: говорю, что ищу Максима, вернее, слесаря Славу Восагло, а не какого-то там пана инженера-строителя. Парень смотрит на меня удивленно и говорит, что другого Восагло в Тршиновицах не знает.

Наверно, это его родственник, решил я, но спросить лишний раз не мешает, да и сделать несколько лишних километров тоже.

Что попусту толковать, я все равно должен его найти. Сворачиваю на автомагистраль в сторону Мышкова и отсчитываю первый, второй, третий дом от края — и что ж я вижу: да это не дом, а вилла с садом, прямо тебе представительство иностранной державы. Какой-то парень поливает из шланга кольраби. Я останавливаю мотоцикл и открываю калитку. Со ступенек веранды навстречу мне сбегает женщина — чисто с картинки из модного журнала, — смотрит на меня, будто я сборщик мусора, не иначе, и справляется, что мне нужно.

Я поглядываю на нее и спрашиваю себя, как мне к ней обратиться — мадам, пани или товарищ, — потому что теперь уже трудно по внешнему виду определить, кто перед тобой. Мужчина тоже переводит на меня свой взгляд; и тут меня осенило, словно я припомнил фотографию из семейного альбома.

— Максим! — кричу я. — Привет, Максим!

— Наверное, вы ошиблись, — обращается ко мне молодая дама, — здесь никакого Максима нет.

— Да как же нет? — кричу я. — Вот он, наш Максим, парняга лопоухий!

Мужчина завернул кран, опустил на землю шланг и направился ко мне, вытирая руки о синий фартук. Подойдя, удивляется:

— Простите, я что-то не припомню… А я говорю:

— Вспомни! Ну как же так! Наш барак, койки, побудки, Фому Гордеева… Ну и комдива Чапаева!

— Боже мой, это невероятно! — восклицает он и снова вытирает руки о фартук. Потом кисло-сладко улыбается и произносит:

— Яничка, это пан…

А как дальше — не знает.

Я сам обращаюсь к пани и представляюсь:

— Гла́ва, Карел Глава.

— Очень приятно, — улыбается она, словно жует мятную конфетку.

— Проходи, — приглашает Максим. — Или ты торопишься?

— Да нет, — отвечаю я, — времени у меня предостаточно, приехал повидаться с другом.

— Рад, очень рад, — говорит он.

Ну, скажу тебе, браток, теперь уж я сам не знал, кто из нас был более озадачен — они или я.

— Вот, пожалуйста, половичок, — обращается ко мне хозяйка, словно я какой-то деревенский недотепа.

— В прихожей мы снимаем обувь, — шепчет Максим мне на ухо.

— Если вы снимаете, то и я сниму, — говорю я. — Если вы пойдете на руках, то и я тоже, только скажите.

— Хи-хи-хи, — смеется она, — пан Глава любит пошутить.

Вхожу в дом. Кругом персидские и прочие ковры, мебель из красного дерева. Ты видишь, браток, какие плечи у меня широкие. Толкаю дверь и — бац! — прямиком по пианино.

— Черт возьми, — с сожалением в голосе произносит Максим и внимательно осматривает, не поцарапался ли где лак.

Она подталкивает меня к креслу, на которое быстро набрасывает покрывало, и предлагает сесть. Я сажусь — почему бы нет! Мне и самому как-то не по себе. У нас дома за дверью нет пианино, зато рядом стоит детская кроватка.

Что поделаешь, говорю я себе, теперь немало таких квартир, где надо бы всюду развесить таблички: «Руками не трогать!» — или: «Осторожно!» У меня дома четверо мальчишек, и разных там царапин на мебели мы попросту не замечаем, иначе каждую минуту приходилось бы раздавать ребятам подзатыльники.

— Послушай, — обращаюсь я к Максиму, — дом у тебя как картинка, участок что монастырский сад. А где дети? Наверху? Сколько их?

Максим краснеет, как в те времена, когда мы сватали на стройке ему одну девушку, и отвечает: