Альфонз Беднар - Современная словацкая повесть

— Вода холодная, выше по течению шли дожди, — говорит Тибор.

— Ух ты! — восклицает кто-то.

— Настоящая Мальорка!

— А это что такое?

— Господи, как же здесь красиво!

Ну и так далее…

Через некоторое время стали подъезжать машины с остальными гостями, и мать удаляется на кухню. Вслед за ней туда приходит и дочь. Они вместе колдуют над холодными закусками, подготавливают посуду, приборы, подогревают то, что нужно подогреть.

В третьем часу подают обед. За столом собралось человек тридцать.

— Некоторые не смогли приехать, передали свои извинения, — объясняет матери дочь, кажется, она этим расстроена. — Позже, к вечеру, подъедет еще человек пять-шесть. — Зузанна весело подмигивает матери. — Самые важные и нужные гости…

Обед растягивается почти до сумерек. Но и потом не умолкают разговоры, рекой льется вино. Затрагиваются и вопросы текущей политики. Некоторые стороны жизни, особенно экономика, подвергаются сдержанной критике. Раздаются голоса в пользу жесткого, бескомпромиссного курса в деле укрепления трудовой дисциплины, все сходятся на том, что эта борьба должна была начаться уже давно, по крайней мере лет десять назад, сейчас, может, и поздно хватились!

Младшее поколение, вырвавшись из-под опеки отцов, убежало к реке; дети заходили в воду, кое-кто даже попробовал окунуться, но вода была в самом деле ледяная, и купания не получилось. Зато как приятно поваляться на мелком прогретом песке!

День близился к концу, таяли запасы вина и коньяка. Но до конца мероприятия было далеко. В чулане за кухней стояла еще целая батарея неоткрытых бутылок.

— До утра будем гулять! — кричал Тибор. — Только утром, только утром мы расстанемся с тобой… — перешел он на пение.

Прибыла наконец последняя, долгожданная партия гостей, по дороге они прихватили с собой еще кого-то, и этот гость, хотя и не званный, был тепло встречен хозяевами.

Сели опять за стол, что-то ели и, конечно, пили. А солнце медленно опускалось за холмы на венгерской стороне реки.

Общество распалось на небольшие группки. Языки развязались, высказывалось уже и то, что накипело на душе.

Мать мыла посуду. Через распахнутое настежь кухонное окно до нее долетали обрывки фраз, магнитофонной музыки, пьяное пение и даже междометия первых перепалок.

— Мама, брось это, завтра наведем порядок, — сказала дочь, увидев ее за мытьем посуды. — Иди лучше к гостям, иди, — упрашивала дочь, слегка возбужденная от выпитого ликера, с румянцем на все еще красивом лице.

— Осталось немного. Вот закончу и пойду, — обещает мать, и опять у нее есть полчаса уединения.

Дома у них как имения — что здесь, что в городе. Кто бы мог подумать, что Зузка такую силу наберет. А сегодняшний день сколько им стоил! Стол какой, выпивка, разные лимонады дорогие, фрукты, сладости всякие — боже мой, это же куча денег… Неужели у них есть на что так шиковать, неужели у них нет долгов, ведь они же столько не зарабатывают, министру и тому пришлось бы трудиться в поте лица, пожелай он за короткий срок собрать такое богатство; не дает матери покоя все, что она видит у них. И к этому знакомому уже ощущению холодка, пробегающего по спине, к этой нервной дрожи сегодня прибавляется какой-то горестный привкус, нет, нет, этого не может быть, только не это, говорит она сама себе; от чувства гордости и восхищения за дочь, охватившего ее сегодня утром в городе, когда она со стороны увидела их особняк, сейчас остались только озноб и тяжесть на сердце… Казалось бы, полным-полно всего, а выглядят, словно их на казнь ведут, будто червь какой их гложет! Ни веселиться, ни радоваться толком эта молодежь не умеет, не то что мы когда-то, говорит себе мать. Нам, бывало, есть пиво или нет, все равно весело, а они… взгляните только, куда подевалась их радость? Где она?! Искреннее веселье в человеке всегда видно, а у этих голова другим забита, не ведают они простых человеческих радостей…

На улице кто-то захохотал.

— …Пшел в задницу, какой там честный заработок!

— Тише ты! — шипит другой голос.

— Да у него чистыми выходит максимум три с половиной! Мне ли не знать, что к чему и что почем…

Кто-то опять засмеялся.

— Тише! — предостерегает тот же голос.

И снова в кухню вливается тишина.

Мать присаживается в углу у электроплиты и смотрит в окно.

Венгерский берег реки уже исчезает в сумраке. Постепенно сливаются с ним и вербы, что растут на островке ближе к словацкому берегу. Скоро уже совсем стемнеет, думает мать. И внезапно защемило у нее в груди от прилива безысходной тоски. К глазам подступают слезы, кажется, еще чуть-чуть, и не выдержит ее сердце, разорвется на куски… Потом отступила тяжесть, растеклась немотой по всему телу. Это ей уже знакомо, такое она не раз испытывала в вечерние одинокие часы, не раз уже охватывала ее вековая печаль пожилого человека, но там, в доме на Сиреневой улице, она ощущалась по-другому…

— Мама, где ты? Слышишь меня? Где ты? — опять звучит голос дочери. — Лацко, отнеси им пива, раз они просят, — говорит Зузанна сыну, вошедшему вслед за ней. — Мама, почему ты здесь, что с тобой? — бросается она к матери.

— Голова что-то разболелась…

— Выйди на свежий воздух, пройдет. Тебя сейчас некому отвезти домой, все перепились.

— И не нужно, ничего страшного.

— Если хочешь, можешь пойти наверх и лечь. В маленькой комнатке, там никто не ночевал, — предлагает дочь.

— Пожалуй, лягу, только посижу еще немного, — говорит мать.

— Тебе бы прогуляться на воздухе.

— Воздуха и здесь хватает, — показывает мать на раскрытое окно.

— Не знаешь, где ветчина? В холодильнике? — спрашивает Зуза. — Пойду отнесу ее гостям.

Дочь уходит, а через минуту на кухне появляется внук. Садится в угол напротив и молчит.

— Что случилось, Лацко? Ты чего такой грустный?

Он не отвечает.

— Кому, как не тебе, сегодня веселиться…

Внук продолжает молчать.

— Видишь, какой праздник в честь тебя устроили!

— В честь меня, — усмехается Лацко.

— А как дела с институтом? — спрашивает бабушка минуту спустя.

— Подали апелляцию.

— Значит, подали. — Она задумалась. — А к тому профессору ты уже ходил?

Внук кивает головой.

— Как думаешь, примут?

— Не знаю, — отвечает он равнодушно.

— Хорошо бы тебе туда попасть! — Она с нежностью посмотрела на него.

— Хм.

— Дай-то бог, чтобы тебя приняли, — говорит она и умолкает. — Я себя плохо чувствую, что-то не по себе… — жалуется она внуку. — Хорошо бы сейчас домой уехать. Но как? Все пьяные, ох, пойду-ка я, пожалуй, наверх, лягу там.

— Это верно, все пьяные, — буркнул внук.

Оба помолчали.

— Слушай, баб! Давай слиняем отсюда! — неожиданно предлагает Лацко.

— Как это?