Альфонз Беднар - Современная словацкая повесть

Или другие примеры… Хотя стоит ли их рассматривать? Наверное, не стоит. Герои этих примеров — из разных общественных слоев, у них разные профессии. Они могут отличаться друг от друга чем угодно — возрастом, полом, общественным положением, образованием, вероисповеданием и даже партийной принадлежностью, отчего вся ситуация кажется еще серьезней, почти безысходной. И распространяется эта болезнь вширь, захватывая все новые и новые, еще не зараженные территории, подползает незаметно, окружая со всех сторон, действует коварно: одного сразит прямым ударом под дых, другой сам клюет на ее приманку; положение критическое, нужно срочно что-то предпринимать.

Только что?

Обо всех этих делах Франтишек недавно разговаривал с доктором Костовичем.

— Вот так я смотрю на эти вещи, — отстаивал свою позицию Франтишек, не соглашаясь с доктором Костовичем. — А вы очень уж снисходительны.

— Что делать, друг мой, такие мои годы, — улыбнулся доктор. — В истории человечества подобное встречалось много-много раз. Ничего нового под солнцем.

— Значит, люди, как и прежде, должны по-волчьи скалить зубы?

— Люди есть люди, — печально заключил Костович.

— А я на это гляжу как… как… — Франтишек засомневался, не слишком ли сильное слово он подобрал. — Да, как на саботаж! — решительно выпалил он.

— Саботаж? Чего?

— Чего угодно. Самого заветного и чистого. Саботаж завещания. Завещания моего детства! Вы понимаете меня?

— Вашего детства, — покачал головой доктор Костович. — И что вы предлагаете?

— Не смейтесь надо мной, я говорю, что чувствую…

— Помилуйте! Какой смех? Это прекрасное завещание, оно и меня могло бы увлечь… — быстро возразил доктор. — Так что же делать? Испытать более жесткий курс?

— Надо навести порядок, — проворчал Франтишек.

— Видите ли, друг мой, — начал развивать свою теорию старый юрист. — Минуту назад вы сказали, что следует установить контроль за тем, чтобы законные доходы человека соответствовали фактическим. Хорошо. Но ведь мошенники сразу же приспособятся к новой ситуации. А как быть с теми, кто, предвидя это заранее, не стал бы вкладывать наворованные деньги в крупные, заметные вещи, а превратил их в золото, драгоценности или вклады, скажем, в каком-нибудь швейцарском банке?

Хм, а ведь он, пожалуй, прав, подумал Франтишек. Этот Костович в своем деле собаку съел.

— Сущность останется прежней, но форма изменится… Хотя я и допускаю, что сфера действия всяких деляг сузится и число их сократится…

— Вот видите, это уже кое-что!

— Только… — сразу же отрезвил его доктор Костович, — только все это может обернуться еще большим злом…

— То есть?

— Вот послушайте. Может, я и ошибаюсь, но может случиться и так, как я сейчас скажу, — доверительно, понизив голос, начал доктор. — Вы говорили мне о подтверждаемых доходах. Их, конечно, можно подсчитать. Но даже существенная разница между размером дохода и суммарной собственностью еще не означает, что мы имеем дело с преступлением. Мы не можем всех стричь под одну гребенку, подозревая в каждом спекулянта, мошенника или взяточника!

— Это почему? — озадачился Франтишек.

— По одной простой причине, — улыбнулся доктор Костович. — Ведь некоторые из них, друг мой, и об этом не следует забывать! — он поднял вверх указательный палец, — некоторые из них наживали добро очень долго — в течение всей жизни! Понаслаждаются им короткое время, и конец — пожалуйте, уже на тот свет!

— Вы шутите…

— Упаси бог! Увы, это правда. Как быть с теми, кто всю жизнь трудился не покладая рук — в свободное от работы время, все субботы, воскресенья, праздники, отпуска? Годы, десятилетия они не видели собственных детей, семью, делали одну левую работу за другой. Как быть с ними?

— Те никогда не нахапают много, особо крупное богатство достигается иным путем, — возразил Франтишек.

— Согласен, но все-таки доход у них гораздо больше, чем у вас при одной зарплате.

— А доход от левой работы и есть, по сути дела, незаконный доход, — не сдавался Франтишек.

— Друг мой, не будьте столь строги, в нынешние времена это ни к чему. Незаконный… Скорее, это доход, не обложенный налогом, но все-таки трудовой.

— Ладно, назовем его так, — уступил Франтишек.

— Что же получится, если, проводя жесткий курс, мы затронем и таких трудяг? — Доктор Костович поднял брови. — А вот что. Мы отобьем у них охоту к левой трудовой деятельности, и они, вместо того чтобы работать, предпочтут сидеть по домам или по пивным. А кто заполнит образовавшуюся брешь? Кто?

— Найдется кто-нибудь…

— Вашими бы устами… Кто? Может, служба быта? — засмеялся доктор Костович. — Неужели здесь можно обойтись без частной инициативы? Не кажется ли вам, друг мой, что в этой сфере у нас и так хватает проблем?

— Доктор, вы можете так запутать человека, что у него уже и мозги набекрень, — вздохнул, сдаваясь, Франтишек. — Но какой-то порядок все же должен быть…

— Это правда, — утвердительно кивнул головой старый юрист. — С этим, друг мой, я совершенно согласен, только, как видите, такие дела следует решать осмотрительно, все не так просто, как кажется на первый взгляд.

— Надо же, черт возьми! — в сердцах проворчал Франтишек.

— Черт это не возьмет, — задумчиво проговорил Костович и замолчал, рассеянно глядя куда-то перед собой. — Самое ужасное, — сказал он через минуту, — что сбиваются с толку люди в подавляющем большинстве своем честные, возникают разочарование и апатия. Бросается тень на самые благородные цели. А что может быть хуже?

Да, старый юрист попал в точку! Тень на самые благородные цели. Тень, где ее быть не должно. Вот что самое худшее.

Обетованная земля с безоблачным небосводом. Слова бессильны приблизить это небо к людям, слова есть слова.

А молчание?

Молчание еще хуже.

— …Да-да, послушаешь, послушаешь, — исповедовался Ивичич, — что другие говорят, поглядишь вокруг себя, чего-то сам смекнешь, хочешь не хочешь, а смекнешь, и от этого только дуреешь. Ударит на старости лет дурь в голову, и сотворишь такое, чего раньше никогда не делал, — сунешь какую-нибудь хреновину под плащ или перекинешь кой-что через забор незаметно и не знаешь толком, на кой она тебе ляд сдалась, но рука сама потянется, заманивает это, затягивает, и как-то сразу кажется, что раз другие тянут, то и тебе не грех разжиться, хоть ерундой какой-нибудь; ты понимаешь меня, Феро, понимаешь?

— Вообще-то да, — ответил Франтишек. — Я тоже человек, всякие мысли одолевают…

— Вот видишь, что я, старый осел, сотворил! Составляют на меня акт, смотрят как на… Знаешь, каково мне было? Твое счастье, что не знаешь…

— Ладно, что было, то было, забудем это, — буркнул Франтишек.