Альфонз Беднар - Современная словацкая повесть

Я пла́чу.

Я страшусь своей полой жизни.

Стыжусь, что мое несовершенство отталкивает красоту, эту прелесть обыкновенных дней, оно же препятствует переживать чувства сполна.

Ты не убедишь меня, что твоя любовь ко мне велика. Я не хочу расчетливости, осторожности, стыдливости в твоей любви. Я стражду любви преданной, тотальной, хочу, чтобы мы пылали, как стог соломы — быстро, страстно, неудержимо, и чтобы ничьи попытки не могли ее затушить.

Я понял, что любовь — это судьба. Существуют перепутья, на которые нельзя вернуться и выбирать заново, выбирать иной путь. Перепутья любви. Мы вместе ополчились против будущих ночей, нам выпал общий жребий на наши надежды, и если ты не пойдешь мне навстречу, нас обоих ждет смерть.

Я теряю силы, взгляд мой померк, голос отстранился, кожа сжалась до смирительной рубашки на моем же собственном теле, я мешаюсь рассудком. Но ты не ощущаешь холода смерти, а мне она — неотступная подружка. Ты страдаешь, потому что мы теряем друг друга, твой язык произносит тихие упреки, и ты не знаешь, что в руках твоих — держава и скипетр; ты кружишься в вихре печальных псалмов, и тебе недостает смелости погрузиться на дно реки жизни, хотя иначе одолеть водоворот нельзя.

Я, глупый пес, стою перед вратами твоих недр и жду твоего зова. Скулю, напоминая о себе, для виду лаю на проходящих, а ты сторонишься меня.

Я размышляю о своих чувствах, взвешиваю их. Люблю тебя. Бесконечно люблю тебя. Я весь пронизан этим чувством — превратись я в освобожденную энергию, у нас появилась бы колоссальная сверхновая — предельно огромная звезда, пылающее солнце, сжигающее своим светом все, что осмелится показаться ему.

Я смотрю из самого одинокого на всей улице окна на ликующий день, взгляд мой очерчивает силуэт, ноздри раздуваются, потому что обоняние мое раздражено опьяняющим запахом. Тебя нет, минуты чудовищно бесконечны, и боль, как пырей, выросший на моей груди, высасывает из меня последние капли крови…»

Я — влюбленный идиот!

Взгляд мой померк и не находит, на чем остановиться, а душа визжит. Пойду куда глаза глядят — и ноги несут меня в славную пивную. Но приходится тут же выкатиться оттуда, потому что кельнер, мой сосед, начинает упрекать меня в том, что я опустился до пивных, он-то, мол, знает меня как завсегдатая приличных заведений и лучшего общества, всегда щадившего мой кошелек.

Когда счастье изменяет человеку, то уж напрочь и ни понюшки не оставит. Ради меня правило это не станет ломать копья: навстречу шел Мишо.

Мишо с самым что ни есть дружеским расположением предложил промочить горло, я же, естественно, предложение отверг. Мы стояли на тротуаре и препирались.

— Ну, и как живешь, банкрот по собственному желанию? — смеялся Мишо, а у меня мороз по коже подирал.

— Сегодня я слыхал кое-что поинтереснее, — отважился я на разведку боем. — Утром женщина просыпается, и у нее ничего не болит, значит, надо пощупать себя — не умерла ли?

— Кто же выдал тебе этот секрет? — загоготал Мишо.

— Твоя дочь Яна.

— Иди ты!

— Вот и «иди ты»!

— Кажись, она уже в порядке. Влюбилась, видно, — снисходительно улыбнулся Мишо.

Вроде он ни о чем не знает. Уф!

— Так вдруг?

— А ты чего обрадовался?

— Правда влюбилась?

— Снова — внимание к зеркалу, то смех, то слезы, настроение — как апрельская погода! Апрель бывает весной — не так ли? Кстати, часто расспрашивает о тебе, — подмигнул Мишо и словно встряхнул дерево моей самоуверенности — я чуть не свалился с него.

— И что же ее интересовало? — спросил я как бы из вежливости и протянул Мишо жевательную резинку.

Мишо изумленно вытаращил глаза, но жвачку взял.

— Почем я знаю? Я сказал ей: «Банкрот по собственному желанию», — неторопливо сообщил Мишо.

— С ней все спокойно, никаких проблем?..

— Уж какого-нибудь танцора диско подцепила. Пойдем, что ли, пропустим по маленькой? — Мишо ставил ультиматум, явно желая поставить точку на теме Яниного самоубийства.

Ничего больше не надеясь узнать, я хлопнул Мишо по руке и, будто слепой, отошел от него. Иду, иду, и у меня начинает проясняться в голове, как на рассвете: я знаю, чем поразить Яну!

В почтовом ящике меня поджидала открытка, приглашение на онкологическую комиссию. Я скомкал ее и тут же бросил в мусорную корзину.

Бог в помощь тем, кто просит ее!

Утро давно утреет, а я все сплю, будто муха в сыворотке.

Убрать постель — минута, мини-гигиена заодно с одеванием, рогалик и кусок салями — в карман; не пробило и восьми, когда мне зажало правую пятку дверьми трамвая.

Бюро объявлений уже открылось, Мирослава причесана. Я весело подмигиваю, Мирослава — ноль внимания. Протягиваю ей две пятисотенных — она лишь вертит золотой головкой.

— Что происходит, спрашиваю я с болью в сердце! — произношу я, соображая, не ударилась ли она в гениальность и теперь пытается шутить.

— Придется добавить, — выкладывает она, а поскольку ей неловко, она для вида начинает перебирать листочки с объявлениями — кандидатов на выгодный обмен.

— Ты разоришь меня, дочь моя, — заканючил я.

— Я тебе не дочка! Дед!

— Обещаю больше так не называть тебя, доченька, но согласись, надо же подходить разумно!

— Я не торгуюсь, — заявила она, и списки отправились обратно в ящик стола.

— Представляешь ли ты себе, что такое тысяча крон?! — восклицаю я, признавая свое поражение, и жалко добавляю: — Подкину сотню, но ты ведешь нечистую игру.

— Их тут шесть, — она похлопала ладонью по столу над ящиком, в котором исчезли списки, — каждый вариант даст тебе тысяч десять, не меньше, а то и больше.

— Какая фантазия, — вставляю я колючку в ее речь, чуточку скрашивая свою капитуляцию.

— У меня есть знакомый — не пожалеет и полутора, — бьет наотмашь прекрасная мерзавка. — И он не обдирает несчастных клиентов, как ты!

— О, о, да ты никак еще и в мораль ударилась!

— С Трухликовых ты содрал семнадцать!

— А ты спроси, во что стала мне документация! Обмен квартиры за три дня, получи ордер и распишись!

— Уверена, что бюрократов расплодили проходимцы вроде тебя. — Она снова достала список с адресами желающих сменять большую квартиру на меньшую. — Но за это ты устроишь одну четырехкомнатную моей школьной подруге, причем по себестоимости. Давай сюда полторы! — она шевельнула пальцами, словно потянула из моего внутреннего кармана веревочку с кошельком.

— Ах, жестокая процентщица! Так серьезные дела не делаются. — Я извивался, как змея под лошадиным копытом.

— Без лишней трепотни, а то скоро попрут клиенты. — Она схватила три купюры и швырнула мне списки.

— По-твоему, я лопух, — не сдавался я, — не понимаю, что ты продаешь объявления не мне одному!