Альфонз Беднар - Современная словацкая повесть

Теперь у Милоха нету кур, и потому Цабадаиха считает своих. Если исчезнет какая, знает, где ее искать, только как? С весны по Милохову двору ходит псина, уродливый, как черт, и злой, как сам дьявол.

Цабадаиха относит яйца в чулан. Через сад проскакивает маленький Йожко Битман и лезет на Милохов сарай.

— Эй, ты, рыжеголовый! — неожиданно окликает его Цабадаиха.

Йожко сваливается с сарая.

— Ты что здесь потерял? — Ловкая вдова хватает его за чуб.

— Стрела сюда залетела, — заливает Битман-младший. Сегодня он встал пораньше — Милоховы черешни у сарая огромные, и он хотел высмотреть, как лучше Поцема обойти.

— Найди-ка мне кукурузину! — просит Цабадаиха Йожко.

Йожко поднимает под забором кукурузный стебель, и Цабадаиха хлесть-хлесть его.

— Будешь по черешню ходить!

Йожко Битман орет что есть мочи, но Цабадаиха пятерых воспитала — знает, с чем что едят.

— А как у меня груши поспеют, тоже придешь?

— Если сами дадите, — плачет Йожко.

— Я те дам! — неистовствует Цабадаиха и дерет его в хвост и в гриву. Йожко изо всех сил вырывается. За забором к нему возвращается гордость.

— Все у вас оберу! — кричит он.

— Поймала тебя? — ложится на его красно-рыжую челку отцовская ладонь.

— Ага, домой ушла, — вздыхает Йожко, а отец давай поучать его.

— Чтоб не смел никогда попадаться! — вбивает он в Йожко великую истину.

Отцовские слова западают Йожко глубоко в душу.

— Не попадусь, только не бей меня, в школу опоздаю, — вырывается Йожко из его объятий и бежит в дом — разбудить Иоланку, чтоб приготовила ему завтрак.

— Проучите его как следует! — кричит с крыльца Цабадаиха управляющему Битману.

— Не беспокойтесь, соседка, — улыбается во весь рот Игор Битман, который на вид с каждым в ладу — самая выгодная позиция.

— Вынесите ее наконец! — кричит в коридоре Терезия Гунишова ночной сестре Еве Канталичовой, дочери бывшей заведующей.

— Дождусь Модровичовой, больно мне надо одной надрываться.

— Мужчин позовите, они все равно лоботрясничают!

— Сами и зовите! Они здесь на заслуженном отдыхе, — хлопает Ева дверью процедурной.

— Йожко, поди сюда! — подзывает Яро Битмана-младшего.

— А что? У меня еще дело есть, — Йожко неохотно подходит.

— Будешь почту разносить?

— Именно.

— Поди-ка сюда, — шепчет Яро. — Пошлем Димко письмо. Я скажу тебе, что написать, а ты смешаешь его с остальной почтой. И печати шлепнешь.

— За сколько? — хмурится Йожко. — Десять крон. — Он малый не промах.

— И напишешь тоже. — Яро вытаскивает коричневую бумагу.

— А зачем?

— Пусть порадуется.

— Ой ли, — сомневается Йожко, но все-таки они идут в конуру, куда вскорости внесут Иогану Ендрейчакову.

— Напишешь два? — Яро вытаскивает два конверта.

— Ты не пропадешь, Яро, — ухмыляется Йожко Битман. — Из тебя бы толк вышел. А это кому? — улыбается он, потому что в такую рань еще никогда не зарабатывал десять крон.

— Попробуем Месарошовой, — решает Яро. — Как это на нее подействует.

Йожко Битман склоняется над небольшим помостом, где в конце концов полежат все, пока отмерят для них гроб, и пишет адреса.

Едва успевает дописать, как в дверях появляются фиолетовые пятки Иоганы Ендрейчаковой. Несут ее Лоло и шестидесятилетний Требатицкий.

За ними шествует умиротворенная Терезия Гунишова — никак не может наглядеться на убранную Иогану.

В девичьей Каталин и Милка Болехова дерутся из-за Иоганиного халата.

— Ну хватит! — вырывает у них халат Ева Канталичова. — Родным отдадим.

Обе соперницы притихают.

Ева Канталичова уходит довольная — халат ей нравится. Из цветастого атласа и совсем неизношенный. Одежду редко когда спрашивают.

Милка Болехова быстро забывает о поражении, в коридоре наталкивается на садовника Димко.

— Был у меня тут внук в воскресенье, — вступает она с ним в разговор.

Димко терпеливо слушает.

— Сказал мне, что я курва трепаная, — жалуется Милка Болехова. — Ладно, пусть я и трепаная, пусть и курва, но ведь ему всего семь лет.

Старый садовник глубоко задумывается.

— Ну, соседка, вы, конечно, трепаная, но чтоб курва — вроде бы нет.

— Семь лет, — качает головой Милка Болехова; заглядывает в карман ветхого халата и обнаруживает там зубную щетку. Щетка напоминает ей, куда она собиралась сходить. По пути вынимает изо рта розовую искусственную челюсть.

Димко терпеливо смотрит ей вслед, а затем медленно выходит из дому. Перед завтраком он любит пройтись по саду, повсюду видит свою работу и возле грядок не чувствует себя одиноким. Ботва, листья и маленькие рыхлые кучки земли для него словно дети. Сад не скажет Димко ни «папка», ни «дед», но хоть отчасти что-то заменяет ему. Димко боится зимы — не видать тогда, как жилки наливаются густым соком. Зимой Димко неоткуда черпать силу, сердечко у него слабое, отстучало свое. Управляющий обещал поставить теплицу, но Димко слышал за жизнь столько пустых обещаний, что стал терпеливым; семена бывают двоякие — плодоносные и бесплодные. Когда-то Димко промышлял семенами, подсыпал плохие в хорошие — надо было на дюжину детей заработать, что его жену пережили. Урождается и бесплодное семя, но Димко из-за этого не тревожится, потому что знает: иначе быть не может.

Он подходит к расщепленному абрикосу. Дерево распадается от старости, но до того уродило, что Димко боится, как бы абрикосы не сломали ветки, точно так, как семнадцать родов надломили его Агнешку.

— Много себе дозволяешь, — говорит Димко абрикосу. — Ты как я.

Он заглядывает за дерево и видит там грядку проса. Метелки тяжелеют, а нижние листья уже высыхают. Он присматривается лучше — понимает, что заглянул в себя. Захотелось ему увидеть что-то стародавнее, что с коих пор не попадалось на глаза.

В сад входит Томаш Вайсабел. Он ищет Димко, но в саду тот незаметен — так растворяется в нем.

— Ты это? — находит он его у старого абрикоса. — Я одумался, Димко. Дайте мне работу, а то карачун придет.

— После завтрака подопрем этот абрикос, иначе дети его доломают.

Томаш Вайсабел детей нигде не видит, потому что у самого их не было, но подставить подпорку под абрикос соглашается — это вполне мужская работа.

В процедурную входит ликующий Игор Битман — все цветет пышным цветом в его руках. Ендрейчакова умерла, значит, в кармане у него три тысячи — он тотчас позовет инженера Благу, который пять сотен уже отвалил, чтоб быть первым в очереди.

В процедурной на белой кожимитовой лежанке сидит Каталин Месарошова.

— Ногу вывихнула, — говорит она Еве Канталичовой.

— Покажите мне другую тоже! — просит ее Ева. Мешаровой она «выкает», потому что здесь шеф.

— Ой-ой, другую-то я не вымыла, — смущается Каталин и, поднявшись, семенит в ванную.