Альфонз Беднар - Современная словацкая повесть

— Ад рыдает, тебя призывает! — грозит Йожка указательным пальцем.

— И в аду люди живут! — Лоло все трын-трава.

— Обратись к вере! — наставляет его Йожка.

— Заставь дурака богу молиться, он только лоб расшибет! — упоенно потешается Лоло над побуревшим Йожкой. — Кукуреку-у, проснись! Проспал ты время!

— У каждого свое особое биологическое устройство, — вступает в разговор садовник Димко. — Позвали меня аккурат в суд и сказывают: папаша, говорите как на духу, а иначе в тюрьму сядете! Что делать? Говорил, что знал. И обошлось, не посадили.

— Свидетелей не сажают, — замечает Вайсабел, который эту историю знает во всех подробностях — слушал ее сто пять раз.

— Но так мне сказали! — Сухонький Димко вновь переживает этот ужас, ломая над собой в отчаянье руки.

В дверь входит заплаканная Каталин, привлеченная смехом. Все с минуту глядят на нее. Она подсаживается к полке с газетами, вытаскивает старую «Правду» [60] «Правда» — центральный орган КП Словакии. и начинает читать.

— Охохошеньки! Панельные дома рушатся! — качает она головой над репортажем.

— Подно-о-сы, — вытягивает разгоряченная Маришка Ваврекова, улыбаясь в кухонное окошко.

— …желают много здоровья и оптимизма, — врывается бодрый голос с педерастическим упоением.

Старичье поднимается, относит подносы. Дежурная Вихторичиха вытирает столы влажной тряпкой.

— А что такое оптимизм? — У Димко трясутся руки. Они не просто так трясутся, все дело в нервах. Когда хотят — задергают его, а нет — так нет.

— Кожа да косточки у него, — кивают на Димко две старухи-говорухи — Ивета и Дана.

Яро задумывается: надо бы объяснить смысл понятия «оптимизм», но что-то мешает ему.

— Это такая радость, — говорит он Димко.

— Хорошо перепревший годовой навоз. Коровий, — улыбается Димко худенькими щечками, на которых уже нет растительности.

— Для садовника это и есть тот самый оптимизм, — соглашается Яро.

Димка лукаво улыбается — до чего же хорошо он понял такую сложную вещь. Он уважает Яро, у Яро — университет.

— Когда дочка замуж шла, в платье в крапинку была… Ну, в крапинку! Почем мне знать, в какую? — гудят друг другу в уши говорухи.

— А в какую крапинку? — никак не догадываются они.

— В дерьмовую, если маку объешься, — подсказывает им Лоло-дурак. И всем сразу легче, потому как они, ясное дело, умнее бесстыжего Лоло.

— «Когда двое встретятся, две прямые скрестятся», — несутся из репродуктора рифмы неувядаемого шлягера.

Старушки поют вместе с перезрелой певицей.

— Что такое «мендосино»? [61] Мендосино — мыс на западном побережье США. Все время об этом по радио говорят, — интересуется Милка Болехова.

— Это когда святой дух на тебя нисходит. — Лоло искоса поглядывает на Йожку. — И уж не знаешь, что с тобой творится, сердце бьется, как колокол, и ты чувствуешь, что вот-вот упадешь замертво.

— А когда это бывает?

— А как ляжешь с настоящим мужчиной — вот тебе и «мендосино».

— Так поэтому, значит, и поют, что цель моего пути всегда «мендосино», — наконец осмысливает Милка многажды повторенный рефрен.

— Ох, и нечестивцы в этом радио, — грозится Вихторичиха, глядя на Йожку.

Лоло не выдерживает, закатывается смехом.

— Мы-то уж так, спокойненько, где уж нам «мендосино», что скажете, уважаемый Йожка?

Возле Лоло пристраивается точильщик Ян Требатицкий; разговор его берет за живое, но сам он молчит, потому что из города — про свои муки не рассказывает.

— …еще много-много лет в кругу самых близких, — обещает теплый, бархатный голос — рука так и чешется погладить его.

— Никому не желают легкой смерти, — хмурится Томаш Вайсабел. Более всего он боится долгих страданий.

— Зоотехник рассказывал, что со станции искусственного осеменения они получили семя двенадцатиметровых быков и что телочки стали телиться стокилограммовыми телятами с такими толстыми ногами, что ни одна не могла разрешиться, так в родах их и возили прямо на бойню, ну кому нужна такая огромадная порода? Такие убытки, а никого не посадят, — возмущается за картами Тибор Бергер, бывший животновод.

— Для косточковых фруктов нужно много кальция. А где он тут? Начисто песчаная зона, — поясняет садовник Димко.

— Коровью кровь в районе производят, а жеребцов в Братиславу гонят, — ходит с козыря Бергер.

— Вот я и выразила ей свое соболезнование.

— Там все время какие-то экстремисты у власти.

— Искусственная материя не сопреет, ее-то я хорошо знаю!

— Ужасно плохая семья, все один к одному…

— Он обратился к нему, завязал разговор, чтоб обвести его вокруг пальца, этот самый Дюмонте…

— Изъеденное сверляком бревно оставил на понедельник, а к полуночи помер…

Лоло видит: что у кого болит, тот о том и говорит. Прошлый год, в день Всех святых, хотел он сплотить их и уговорил горстку самых лучших — не то самых глупых — устроить праздничное шествие. Словом, с дюжину их собралось. Идут по деревне — но ни в честь, ни в славу, ни в доброе слово. И не поклонился никто!

— Куда это вы наладились? — заговорила с ними из вежливости бывшая заведующая Канталичова, потому что застали ее на дворе.

— Да вот… тут, — замялась Кристина Сламова, та, что упокоилась в сочельник.

А в самом конце деревни, пропахшей тяжелым травяным дымом, вышла одна из переселенок с сахарозавода — несла в окоренке просушить на веревке мужнин комбинезон — и спросила их:

— Помер кто?

Никто из них и звука не проронил — быстро, как побитые собаки, воротились домой. Лоло занял у Вайсабела сотню, напился вдрызг и три дня выкрикивал:

— Христосы, воскресните!

Он тогда опять ушел из богадельни, но и в этом не было проку, разве понапрасну сильно простыл. С тех пор Битман не дает ему денег — через него имел неприятности. Когда Лоло уходит — побирается.

По столам хлопают картами, юбиляры кончились, радио слушает только Йожка, чтоб было чем возмущаться. Кто устал — молчит, кто в силах — про свое дудит.

Неужто общего интереса нету у нас? — угрызается Лоло, но в эту минуту входит Игор Битман и одним словом объединяет все души.

— Деньги, — говорит он медово, ни тихо, ни громко, и враз все как одна семья.

Они перекоряются, протискиваясь к канцелярии, строят планы. В столовой остаются лишь беднота и алкоголики, которые наконец-то получат на карманные расходы.

Огорченный Лоло выходит во двор и собирает окурыши, чтоб было чем выдымить дурное воспоминание. Их мало — старики высасывают до конца. Лоло натрушивает щепоть горелого табака в старую трубку и идет пополнить ее к тополиной аллее, где круглый год лежит сухая листва.

Из дома выходят первые счастливцы — спешат в магазин купить печеньица и конфет. Лоло видит, как какая идет — криво, косолапо, неуклюже… Потом напускает в глаза едкого тополиного дыму и не видит ничего. Садится в канаву, пыхтит трубкой и рад-радехонек, что не видит.