Альфонз Беднар - Современная словацкая повесть

Ева Канталичова смотрит на Игора Битмана, который нафискалил на ее мать, и той пришлось выйти на пенсию. Дома, вечерами напролет, Ева слушает проклятия на голову своего шефа, потому что старой Канталичовой ее пенсия кажется слишком маленькой. На должности управляющей она заработала бы в три раза больше. А накануне весны — и впятеро.

— Мне б какого снотворного, — говорит Битман.

Ева вынимает из шкафчика тазепам и прописывает двойную дозу в надежде, что Игор уснет как убитый и проворонит что-нибудь важное.

— Как мама поживает? — вежливо улыбается Игор Битман.

— Зовут ее поработать инспектором в управлении домами для престарелых, она собирается, — стращает самоуверенная Ева пана шефа; у нее была приятная ночь.

В процедурную входит Каталин. Игор Битман напускается на нее:

— Все у вас не слава богу!

Вспышка злобы вовремя проходит. Игор сахарно улыбается Еве.

— Спасибо вам, Евичка, и кланяйтесь мамочке. — Постукивая таблетками, он выходит. Если Ева не наплела — дела неважнецкие, Канталичова подложит ему свинью, работай она там хоть в свинарнике.

Йожка поднимается с постели в последнюю минуту. Бросается на колени и молится, чтобы все отдали богу душу раньше, чем он. Яро с ненавистью следит за ним, потом запускает в него шлепанцем.

— Пошли, господи, смерть Лоло-дураку, — шепчет, заламывая руки, Йожка, но в эту минуту его настигает шлепанец.

— Сам из рук выскочил, — пожимает Яро плечами. — Когда я обувался.

— Гореть тебе в адском огне! — берет на себя Йожка право пророчествовать.

— Ты уже похлопотал об этом? — спрашивает разгневанный Яро. — Вымой сперва хотя бы свое зловонное отверстие, которое только в минуту особого вдохновения я мог бы назвать ртом.

Йожка умолкает — изо рта у него несет, нездоровы и зубы, и желудок. Сполоснуть рот после еды он не успевает, спешит включить в столовой радио. Диктор говорит о всеобщем мире. Яро стоит у окна и смотрит на воробьев: они вдохновенно дерутся до тех пор, пока их не помирит любопытный битмановский щенок.

— Если просыпаюсь утром и ничего у меня не болит, враз пугаюсь — не помер ли я, — утешает Димко намаявшегося поясницей Требатицкого — того прихватило, когда нес тяжелую Иогану. — Живое болит.

У входа в столовую висит запыленный плакат «Словакия — вечнозеленый край». Лоло пальцем приписывает «ОТ ЗАВИСТИ» и, удовлетворенный, переступает порог. На столах стоят стаканы с молоком.

— Утром выпей молока — встанет свечкой у тебя! — возглашает Лоло и отвешивает низкий поклон: папашка едва не сваливается с него.

— Фу, похабник! — возмущается Терезия Гунишова.

— Свечкой! — взвизгивает Милка Болехова и закатывается смехом — изо рта даже крошки летят.

Лоло пользуется успехом.

Йожка, склонив голову, молит у небес Лоловой смерти. Веселого Лоло он терпеть не может, завидует ему. За свою мрачную бухгалтерскую жизнь он редко смеялся. Ревизии, ревизии…

К Еве Милоховой, заточенной в доме, входит почтальон Канталич.

— Открытка тебе, Евка!

По двору мчится Поцем — почтальон прихлопывает железную калитку перед его кривой мордой и ждет, пока Ева не отгонит собаку на достаточное расстояние. Водитель Милох запретил бульдога привязывать; почтальон пробегает, пока Поцем еще далеко.

— Выпейте со мной за компанию! — Ева наливает в стопочки.

— Во время службы никак не смею! — отказывается Канталич для видимости и следом опрокидывает стопочку.

Пьют они и по второй — чтоб другую ногу тоже задобрить и не охрометь. Скучающая Евка прочитывает открытку от водителя дальних рейсов Милоха, вспоминающего на убогих сирийских дорогах свою драгоценную. На открытке глинобитная мечеть, под нею сидящие на корточках обыватели в бурнусах.

Евка наливает по третьей на посошок и отгоняет Поцема. Канталичу сразу легче шагается. Возле дома для престарелых он отдает маленькому Битману тяжелую пачку газет и почту для пенсионеров.

— Мне нужны две печати, — закидывает удочку Йожко.

— Запрещено, — улыбается почтальон, опрокинутые стопочки сейчас его особенно радуют.

— За три кроны. И старая сойдет. Она у вас тут сбоку, в сумке. — Шустрый Йожко открывает ржавую пряжку.

Канталич глаза таращит — он и то о старой печатке не имеет понятия. Йожко дует на нее и на стенке проштамповывает два конверта.

— Мы в расчете, — подытоживает он: Канталич за разноску почты платит ему три кроны.

Йожко прикалывает на доску объявлений четыре письма и открытку для Требатицкого, которую сперва прочитывает. Яна Требатицкого горячо приветствует Ежо. Йожко подмечает, что почерк и в самом деле мужской, похож на канталичовский.

В столовой чокаются толстыми стаканами с молоком.

Димко брезгует молоком.

— Когда у нас организовывали кооператив, доили — смотреть было тошно. Вымя грязное, навоз так и хлещет, по пальцам стекал прямо в дойник, а в большом подойнике — волос тьма-тьмущая. К молоку у меня полное отвращение.

— Твое здоровье! — пьет за него Яро.

Димко подносит ко рту стакан кофе с молоком — Маришка варит ему кофе, но с тем же самым молоком.

— Коровий навоз — первейшее дело, потому как взрыхляет землю, — вещает Димко. — Неспроста настоящие хозяева мечтали о полном дворе навоза. А нынче что видим? Тракторист сидит себе на тракторе и сыплет из мешка удобрение. Не растут у них зубы мудрости, им все невдомек, что земля должна дышать.

Димко оглядывается вокруг, но согласия не встречает — его никто и не слушает, все едят.

Милка Болехова не нарадуется на свою опухоль под ухом. По утрам есть ей не хочется.

— Хорошо растет, красивая, круглая.

— А и вправду, оно чувствуется? — почтительно спрашивает морщинистая Вихторичиха.

— Холодная, как сиська. — Болехова дает пощупать себя.

— Кабы она на спине росла, сразу бы тебя в хоровод затащил, — отзывается с полным ртом Лоло.

— У тебя лихорадка под носом, — осаживает его Вайсабел. — Усы утри, а потом и пляши!

— Ох, до чего я плясать любила, — отдается воспоминаниям Каталин; когда сидит, боли в ноге не чувствует.

— Такой балбес обкрадывает землю хуже, чем сорт обкрадывает подвойное растение, — толкует свое Димко, подымая палец. — При высокой продуктивности в подвое все же есть жизнь. А земля? В шлак спаленная! И никого за это не посадили…

Точильщик Требатицкий сидит напротив Димко и из вежливости кивает, хотя оплошки нигде не видит.

— Говорят, оставляют деревья на земле, пока не затрухлявеют. Такие и спасать нечего, — возвращается Томаш Вайсабел к вчерашним новостям по телевизору. — Кто ж это когда видел — оставлять бук на земле?

— И мы работали как умели, — защищает молодых Тибор Бергер.

— Только нас отцы на путь наставляли.