Альфонз Беднар - Современная словацкая повесть

Счастливой Вихторичихе слабая память то и дело подносит новые удивительные неожиданности, и потому ей не скучно многие годы читать одну и ту же книжку о том, как некогда на свете жили люди и какие пакости им чинила мерзавка Патриция Бромфельд, — до чего же он хорошо написал, только как его звали? Переплет, посеревший от ветхости, скольких-то первых страниц не хватает, но не хватает книге — не Вихторичихе.

Йожка включает радио — авось кончилась бесстыдная песенка, — по телевидению передают контрольную таблицу.

— У нас есть гроб в запасе, — оповещает от двери Вайсабел, и все идут поглазеть.

— Неплохой.

— Здесь дырка от сучка.

— Можешь в ад зырить.

В коридоре гремит ключами Игор Битман. Принесла нелегкая!

— Выставка закрывается!

Старичье, шаркая, разбредается. Коридор пахнет обедом.

В конурке остается Тибор Бергер. Нервозно покусывая усы, в задумчивости стучит по шершавой крышке гроба.

— Милости просим! — отвечает он сам себе и нехорошо смеется.

— Ну хватит! — Игор Битман сменяет тон — говорит слабым, надломленным голосом, чуть заметно пожимая плечами. Перед Бергером — растроганный управляющий. Бергер успокаивается и покорно отходит от гроба. Наклонившись к замку, Битман довольно ухмыляется. Знает, чем людей купить. Опять прекрасно сыграл роль — в молодежном клубе и то нет такого актера.

Цабадаёва отрезает испод от свежего хлеба, тонко намазывает его маслом, разрезает пополам и подает половину Яро. Хлеб еще не остыл, мякиш теплый, и масло топится, растекается. На блюде редиска, в деревянной мисочке — соль.

Яро макает редиску в соль и хрупает казенными зубами. Потом, чмокая, пробует хлеб.

Цабадаёва ждет оценки.

— Потрясающий, пани Цабадаёва. Потря-са-а-ю-щий, — дирижирует Яро маслеными руками, чтобы доставить ей радость.

— Надо, чтоб потихоньку остыл. — Довольная хлебница прикрывает каравай льняным полотенцем и принимается за свой кусок.

Яро жмется, жмется и берет еще одну редиску.

По дороге проносится на мотоцикле Феро Такач; к своим не заезжает.

— Гонит к Яне Швабековой, на почту, — догадывается вдова по слуху. — Не будет у них сватов, кинул ее, наплюет на нее… — предрекает Цабадаёва.

— Послал я Димко письмо, — говорит Яро.

— Для чего?

— Якобы от внука, пусть порадуется.

— От чужого радость не в радость, — говорит она. — В чужую судьбу не суйся, не бог ты.

Яро хрупает последнюю редиску.

На почту входит почтальон Канталич.

— Придется вынести вам дисциплинарное взыскание, — вяло говорит Яна. — Что вы там вытворяли по деревне? Говорят, напились до чертиков. Когда-нибудь отберут у вас деньги.

— Одна стопочка у Милоховой, и уж эта паршивка настучала на меня. Хотите, дыхну, — наклоняется почтальон к Яне.

— Все равно. — Яна недовольно отстраняется от него и ставит на этой истории точку. Вдруг слышит Ферову «Яву-350» и вмиг оживает.

— Из-за меня с работы уехал, — выкрикивает она, бросается на шею испуганному Канталичу и целует его, прежде чем тот успевает отступить.

— На свете не один его мотоцикл, — выражает сомнение Канталич и тем самым удерживает Яну на месте.

Феро протопывает по лестнице и в шлеме вбегает в помещение.

— Я тут мимо проезжал, — выдает он с ходу и вдруг замечает Канталича: — Привет, почтарь!

Канталич пялится на шлем «Compact», на джинсового «Rifle»-Феро и наконец находит предлог.

— Мне еще к Модровичам надо, — кивает он в неопределенном направлении, похлопывая по пустой сумке. — Старая в больнице была.

Канталич выходит, радуясь, что его тридцатилетней заведующей не пришлось отсылать его прочь. Нет, такого парня, как Феро, не желает он ей.

Феро доволен: ловко же он ввалился на почту. Еще бы кольты, и выручка — твоя!

Яна хочет его обнять. Феро не дается и вытаскивает из заднего кармана бумажник.

— Вот тебе на память, — подает он Яне снимок, где он еще с длинными волосами, перед самой армией. При этом на пол падает бумажка, но Феро не замечает ее, ибо человек в шлеме «Compact» не смотрит себе под ноги.

Изумленная Яна держит фото.

— Зачем ты это даешь?

— Не хочу тебя, потому что ты евангеличка, мамка меня из дома выгонит, — приводит Феро неоспоримый довод — во всяком случае, так ему кажется. На самом-то деле в мастерской смеются над ним, что ходит он с перестаркой.

— А сейчас ты куда едешь? — спрашивает растерянная Яна.

— Послали меня на Колосы за клиновидными ремнями. — Феро отнимает у Яны последнюю иллюзию; лучшежизненская мастерская после безуспешных поисков в масштабе всей республики нашла ремни на соседнем белохуторском складе.

Феро вздыхает; он добавил бы пару крепеньких слов, но в голове пусто, да и что скажешь!

— Если не хочешь меня, так и не вздыхай, — наказывает его Яна. — Уходи.

Феро и впрямь уходит, ноги сами несут его к «Надежде», но сперва он пытается понять, охота ли ему выпить. В кармане у него и десятки не наберется, вчера выпил в долг пятьдесят граммов… Охоту как рукой сняло. Он пинает машину и уносится в Белый Хутор.

На лестнице раздается плач — несчастная Яна, вся в слезах, оставляет почту открытой и бежит к Такачам.

В холодном магазине Канталич с Магдой Швабековой толкуют о подавшемся в бега Феро. Увидев, как Яна несется куда-то, прощаются. Любопытный Канталич закрывает почту, кладет ключи под циновку и припускается за Яной — а вдруг она бросится в Тихую воду? Магда запирает магазин и спешит домой утешать дочь-перестарку.

Яна останавливается перед домом Маянека. На крыше сидит Поплугар Шани — меняет треснутую черепицу. Поплугар — сорокалетний цыган из соседнего района, где при великих страстях разводился со своей Илоной: с одной стороны, детей не рожала, с другой — изменяла ему с кем ни попадя. Поплугар Шани изрезал ее бритвой, отсидел свое, но тем временем скопил на старый Маянеков дом. Работает кладовщиком на сахарозаводе, но — пока стоит погода — попросился в отпуск.

— Куда торопишься, Яничка? — смеется хваткий Шани.

Яна в рев, потому что ее видят, и снова — бежать.

Шани убирается в пролом и, насвистывая песенку о черном цыгане, прилаживает последние черепицы.

Яна вбегает в Такачову кухню и нагоняет страху на старую Такачову у плиты.

— Телеграмма нам? — Такачова быстро закрывает кастрюлю — нечего Яне глазеть, что она варит.

— Тетя, это правда?

— Что, хорошая?

— Что не хотите меня, потому что я не католичка? Надо было вам раньше сказать! А я с ним десять лет канителюсь, — хлюпает Яна.

— Да ты что! — взмахивает Такачиха поварешкой. — Пускай берет тебя, у меня-то он во где сидит, теперь ты помыкайся! Я бы не пошла за него, будь он хоть из золота!

В Яне горкнут вся ее терпеливость, вся любовь, все те денежки, ну а главное — годы! Выбирается она со двора Такачей и несет свою грусть через всю деревню. Нигде ни души, только от Маянека насвистывает ей веселый Поплугар. Дома ждет ее мамка.