Альфонз Беднар - Современная словацкая повесть

— Ну, прибавилось у тебя ума? Мужиков хоть пруд пруди! Выходи за первого, кто посватается, да хоть за Поплугара Шани. У меня их трое было, и ничего, не пропала! Это тебя в школе испортили! Кому нужна твоя верность, если Такач такой проходимец? Обманулась, однако, ты в любви, обманщика любила… — пытается Магда утешить дочку от первого брака; маленькая Яна на второй материной свадьбе поклялась, что будет иметь только одного мужа и никогда не предаст его, как мамка папочку.

— И сегодня у меня мужчина был, — хвалится Магда Швабекова, чтобы продемонстрировать преимущества своего мужепонимания.

— Отстань от меня! — Возмущенная Яна выбегает и скрывается на почте. Забывает, правда, запереть дверь, потому что ее взгляд тут же падает на Ферову бумажку с нужными размерами ремней.

Яна, хлюпая, снимает пропотевшее платье и натягивает на себя то единственное, что находит во встроенном шкафу, — черное платье, надеваемое по случаю печальных актов гражданского состояния. В черном она садится и, словно вдова, плачет над фотокарточкой.

Она одна, плачет, у нее болит сердце, она кладет голову на руки, и тут на почту входит цыган Поплугар Шани — коричневая кожа так и лоснится.

Он подходит к Яне и гладит ее по волосам. Яна думает, что это вернулся Феро за потерянной бумажкой, и капризничает.

— Ты что? — шепчет Шани.

— Одна я теперь, — всхлипывает Яна Швабекова, погруженная в себя.

— Случилось с ним что?

Яна думает, что это Канталич.

— Для меня он мертвый, — шмыгает она носом.

— Время все вылечит, — обещает Поплугар и ненароком под Яниными волосами находит очаровательную мочку, о которой знал один Феро Такач. Яна очень чувствительная на ушко — раз-другой глотает ртом воздух и, пока переводит дыхание, притягивает вторую руку Шани к своей груди, опускает плечи и позволяет ему расстегнуть траурное платье. Ей уже все равно, и Шанины проворные смуглые пальцы на ее белых грудях знают об этом. Он поворачивает ее к себе.

— Шани? — покорно вздыхает Яна и закрывает глаза, нарушая ради сладкой минуты свою старую клятву.

И вот, когда им так хорошо, что они ничего не видят и не слышат, на почту врывается разъяренный Феро Такач: он-де потерял здесь бумажку, а если нет, то ему нужно отсюда позвонить в мастерскую, потому как в Белом Хуторе упал со стола телефон.

— Ах так, значит! — вопит он, чувствуя себя обманутым.

Поплугар Шани уже не тот, что давеча. Пока Феро приходит в себя, у Шани в руках длинные ножницы, на лице — выражение свирепого тигра, в горле — тарзаний крик, и он бросается на «Compact»-Феро.

Феро удаляется.

Ноги сами несут его в «Надежду».

Он занимает у обходительного Швабека на две пятидесятиграммовые, но Моравец не наливает.

— Не хочу этим рисковать, — постукивает он Феро по шлему. — Пятью сотенными.

Феро выходит. Получил, что хотел, и не получил, чего не хотел, правда, за исключением бумажки. Заводит мотор и уносится в мастерскую.

Поплугар Шани закрывает дверь и возвращается к Яне, которая успела разве только испугаться.

— Что это было?

— Пьяный, потом тебе расскажу. Выходи за меня, у меня пустой дом, а я хочу много детей, — без промедления берется Шани за нелегкую работу, чтоб поскорей сбылся его сон.

Яна по многим причинам почти на седьмом небе.

— Зачем ты пришел?

— Хотел узнать, сколько стоит марка за крону, — смеется Шани.

— Ух ты! — лохматит его Яна. — Крону, ясное дело.

— Ага, — гонит дуру Шани.

— Так зачем?

— Иной раз надо только прийти.

Яна бы еще поспрашивала, но Александр Поплугар безоглядно идет к своей мечте.

Под волнистым этернитом кооперативного навеса — гнездо на гнезде.

Маленький Йожко Битман и его верный почитатель Пишти Моравец достают воробьев. Йожко еще в четверг разложил нанизанную на нитку кукурузу, но пока к ловушке не добрался, лишь покорный Пишти сообщил, что попались. Пойманные воробьи подыхают от голода и бессилия.

Ловушка на старом прицепе, куда не залазят кошки, которых с десяток бродит по объектам.

— Будешь у кур жрать? — шмякает Битман воробья с прицепа.

Воробей расплющивается.

— Теперь ты, — приказывает Йожко своему почитателю.

Пишти бросает воробья слабо, поэтому тот поднимается и по бетону отпрыгивает в угол, под ворох железа. Тянет за собой полметра белой нитки, не заметной на вымазанном известкой прицепе.

— Ты болван, — пинает Битман Моравца под зад, и у того из другой руки вылетает спасенный воробей. За ним вьется пожизненная белая нитка.

Йожко отделывает Пишти, запрещает ему реветь и нехотя убивает остальных трех воробьев.

— Вот так, вот так, видишь?

Зареванный Пишти кивает, видит, мол, и вдруг, соскочив с прицепа, уносится прочь.

Битман догоняет его и молотит пуще прежнего. Под конец, когда тот уже на земле, пинает его в живот, да так, что Пишти едва не выворачивает.

— От меня хотел уйти? От меня тебе не уйти, я тебя всегда поймаю!

Пишти плачет, но затем покоряется, потому что под Йожкиным руководством он сбежал с субботника.

— Думаешь, нам влетит? Ничего нам не будет, уроки кончились, и всем на нас плевать, не бойся! Даже не вспомнят про нас! Чего там! Бабы за нас поработают. А найдем в понедельник сорняк, схватим каких двоих и будем мучить, что плохо работали, не так, что ли?

Мучить баб — это Пишти по сердцу.

— А нельзя ли какую помучить уже сегодня?

Битман прикидывает возможности.

— Можно, если захотим, но придется вернуться в Жизнь.

До школы далеко.

— Мы бы их уже не застали, — со стратегической точностью заключает Пишти, держась за истерзанный живот.

— Мучить будем в понедельник. Пошли за яичками! — взглядывает Битман вверх на воробьиное гнездо.

— А если там будут голыши? — Неоперившиеся птенцы вызывают у Пишти отвращение, его мутит.

— Тогда пошли обедать.

Маленький Битман небрежно подшибает носком расплющенного воробья с нитью в клюве.

В столовой звякают ложки о тарелки с яичным супом.

— Сухо, земля как камень. — Димко размешивает яичную вермишель. — Как-то венгерские крестьяне были в Вене, в Гофбурге, осматривали там сокровища и всякую роскошь со всего мира, все дорогое, батюшки ты мои, а потом их возьми да и спроси этот самый экскурсовод, знают ли они, какая всему этому цена. А один выступил вперед и говорит: не более, чем обложному майскому дождю. Экскурсовод стоял как оглоушенный, вот и стой, балда, мы-то небось не дураки, знаем цены.

В окошко подают запоздавшее второе, спагетти на полдесятке яиц, с тертым сыром и растительным маслом.

— Как это? — кричит Лоло, грохая кулаком по меню, где обещаны были свиные отбивные. — Где же мясо? У нас три блюда? Вы жарили мясо. — Он поводит носом в сторону благоухающего окошка.