Наталья Галкина - Корабль и другие истории

На какой-то момент я почувствовала странное облегчение от того, что убиенный прапрадед — не просто наша семейная трагедия, семейная карма, а в некотором роде исторический эпизод в соответствии с местным колоритом.

В связи с землемером Унтербергеном преследует меня чуть не с детства возникшая в воображении сценка. Там, далеко, давно, в Германии, моя гипотетическая пра-пра-пра могла видеть Баха, настоящего живого Иоганна-Себастьяна; я представляла, как ее ведут за ручку, маленькую белобрысую Лизхен (или Гретхен, или Анхен), и говорят ей шепотом: «Поздоровайся с господином Бахом!» — и она, смущаясь и улыбаясь на ходу, делает книксен.

Лилечка Ржаницына, урожденная Захарова, сестра моей бабушки с отцовской стороны, была единственное наглядное подтверждение того факта, что в роду чалдонов Захаровых имелась примесь; вот только какая? сама Лилечка (а она до восьмидесяти с лишним так и прозывалась) склонялась к тому, что примесь была нивхская, нивхская женщина примешалась, гилячка; но, судя по состоянию котла национального, именуемого Сибирью, это могла быть с тем же успехом и японка, и китаянка.

Захаровы все были по-казачьи круглоглазые, одна только Лилечка — узкоглазая, с азиатской (нивхской? китайской? японскою?) раскосинкой, слегка скуластая, воронова крыла гладкие густые волосы, длинная лебединая шея. В последний их с мужем отъезд с Дальнего Востока продавали они дом со всей обстановкою; Лилечка была хозяйкой идеальной, муж врачебной практикой зарабатывал прекрасно; дом был двухэтажный, уютный, с креслом-качалкою, канапе, сильно остекленными шкафами в стиле модерн, с японскими ширмами и лампами, с огромными пальмами, азалиями и розами в кадках. Покупать дом явился японский консул. Дом ему очень понравился; оглядев хозяйку, он сделал ей через переводчика предложение. «Я предлагаю мадам выйти за меня замуж». — «Но я замужем! — воскликнула Лилечка, — и господин консул женат». — «Это не имеет никакого значения, — сказал консул. — Мадам будет со мной очень счастлива».

Лилечка предложения не приняла. Консулу пришлось удовольствоваться покупкой дома.

Лилечке вообще всю жизнь везло на ухажеров. В Сибири в двадцатые годы жизнь была чрезвычайно пестрая; томская мэрия только и успевала вывешивать объявления: «Граждане, охраняйте спокойствие, сегодня в 20 часов белые покинут город, в город войдут красные», — потом менялись только действующие лица, время и дни. В промежутках входили и выходили всякие.

Кухня в томском доме была на первом этаже. Вот на эту кухню в один прекрасный день явился к Лилечке молодой белокурый с чубом красавец, обмотанный лентами патронташей, обвешанный фанатами, с винтарем за спиною и наганом в руке. Разглядев хорошенькую черноглазую девушку, он сказал:

— Дай воды попить, ежели не жалко.

— Воды полно, — сказала Лилечка и налила ему кружку. Выпив третью кружку он продолжал разглядывать ее улыбаясь и играя наганом.

— Вот захочу, — сказал он наконец, — и тебя сейчас застрелю.

— Стреляй! — сказала Лилечка, вздернув подбородок и избочась.

— Да ладно, живи, — сказал он лениво и пошел восвояси.

Во время пожаров, наводнений, стихийных бедствий человека охватывает временное безумие; я это испытала на себе, когда два ухаря этажом ниже учинили в доме нашем пожар.

В дверь звонок и из-за двери крик:

— Пожар! Горим! Выносите детей, выходите.

На пороге старушка-соседка. Старушку еле видно от дыма, а находящуюся в полутора метрах стенку не видно вообще; вместо лампочки над головою видна только раскаленная лампочкина нить. Благодарю старушку и, впустив изрядную порцию дыма в квартиру, захлопываю дверь. Чувствую легкую волну безумия, паники, лихорадки. Одеваюсь (зимой, заметьте, в мороз): натягиваю рейтузы шерстяные в обтяжку, ажурную вязаную кофточку, выходные туфли и капроновую косыночку. Собираю в чемодан рукописи и акварели. Открываю балкон, ставлю чемодан в снег, туда же выгоняю кошку: пока огонь дойдет до балкона, погасят. Соображаю, что надо пожар-то тушить; набираю ведро воды и выхожу с ведром на лестницу. Навстречу мне из двери напротив выбегает соседка, тоже после волны паники: на ней меховая шубка, на ногах туфли на гвоздиках, на головушке фетровая шляпка с вуалеткою, в руках дитя, завернутое во взрослое атласное стоящее колом одеяло, на локотке ридикюль — с деньгами и документами? или с детскими сосками и бижутерией? Но, хотя от минутного вдыхания дыма ноздри нам обводит сажей, и мы все сейчас на лестнице с однотипными свиными черными пятачками, дым уже поредел, внизу уже шуруют пожарные, и ведро свое я могу преспокойно оставить у двери. В итоге дым редеет окончательно, и мы идем вниз посмотреть, что там случилось. Два соседа, точнее, сосед с приятелем, решили в квартире сделать ремонт. С месяц запасались они материалами, скорее всего, крадеными, потому как тягали они их в основном по ночам; помнится, неделю назад залили они весь лестничный пролет варом, а потом до двух ночи отмывали вар бензином, отмыть не отмыли, извозили лестницу и стенку разводами и вонь развели. На этот вар решили приятели посадить на кухне кафель. Половину кафеля благополучно приляпали. Огромная бадья с варом стояла и грелась на газовой плите; естественно, вар вспыхнул, увидев столб огня, наши бедолаги распахнули окна; на сквозняке пожар задышал полной грудью, возмужал и перекинулся на стенку, на ту часть вара, коей присобачен был кафель. Вызывать пожарных эти деятели боялись, их вызвала бдительная старушка, пожарники прискакали, разворочали своими ледорубами паркет, захлобыстали пеной квартиру, оштрафовали хозяина и унеслись. Заглянув в обгоревшую дверь, увидели мы клочья пены, свисавшей с потолка разделанной по-черному кухни, битый кафель, рассобаченный паркет и наших поджигателей, сидящих в полном ступоре на полу, морды черные с потеками, обожженные лапы замотаны грязными тряпками; они даже не реагировали на наши многочисленные рыла с темными от вдохновенной сажи пятачками. Особенно впечатлял такой пятачок на личике грудного дитяти. Мы разбрелись по квартирам, и, доставая с балкона чемодан с рукописями и натюрмортами, я загнала домой и кошку, которая, по счастью не стеганула с девятого этажа за птичкой или за воображаемой мышкой, а только сидела в снегу и ошалело любовалась летящими в Пулково и из Пулкова самолетами, полумышками-полуптичками из поднебесья.

В торце зала (бывшего спортивного или актового), в котором размешалось наше конструкторское бюро, поставили стол для игры в настольный теннис. В обеденный перерыв возле стола появился элегантный поджарый человек в синем рабочем халате; он принес с собой и ракетку. Придя в КБ, он превежливо со всеми раскланялся, дамам поцеловал ручки; затем снял свой синий халат, остался в рубашке и жилетке и начал играть. Играл-то он как-то особенно ловко, легко и красиво; и манеры у него были аристократические, герцог Бэкингемский разорившийся, да и только. На следующий день, увидев в дверях его серебристо-седую коротко остриженную голову и все тот же синий халат, я спросила — кто это такой? герцог Бэкингемский оказался слесарем-сборщиком из здешнего цеха, Николаем Карловичем Спринге.