Наталья Галкина - Корабль и другие истории

— Да уберите вы его, подержите, что ли, я врач, если мы с ним тут будем вожжаться, погибнет парень, я ему помощь первую оказываю, да что вы стоите как столбы, заберите этого и — кто-нибудь! — вызовите «Скорую»! Ранен человек, ранение в область сердца.

Бабикова ткнули шилом, заточкой, и действительно сердце задели, у него был шок, остановка сердца, остановка дыхания. И редким везением оказалось то, что шел мимо доктор из Военно-медицинской, слегка под мухой, очень способный хирург, успевший подойти к упавшему Бабикову, и уже подходя увидевший по неловкой позе — с человеком на мостовой дело худо. Доктор делал закрытый массаж сердца, он запарился, выдохи его спиртяшные стали хриплыми; но в какой-то момент Бабиков задышал, сердце доктор ему запустил. «Скорая» подъезжала; доктор нырнул в толпу и исчез.

Врач из «Скорой» спросил:

— Кто первую помощь оказывал?

Ибрагимов сказал — был доктор, случайно мимо проходил. Повезло молодому человеку, — сказал врач из «Скорой», — пока мы ехали, ушел бы он окончательно, а так — будем надеяться.

Бабикову сделали операцию на сердце, многие месяцы после операции он еле ходил, говорил тихо, но потом голос у него окреп, движения ускорились, и он острил по-прежнему, только глаза у него стали печальные, какие обычно бывают у клоунов и у юмористов. Везучий Бабиков очень хотел найти своего спасителя, да Ибрагимов к тому времени, как друг его пришел в себя, фамилию доктора забыл.

В старую Ладогу художники приезжают часто. Человек с этюдником тут неотъемлемая деталь пейзажа. Однако, был один художник, поразивший воображение местных жителей, в частности, старушек. Этюдник, складной стульчик, огромный парусиновый зонт — к подобному снаряжению местные привыкли. Но у этого была с собой раздвижная рамочка-видоискатель, а главное — огромный кривой нож, болтавшийся в чехле у пояса. И выражение лица, говорят старушки, было у него какое-то дикое.

Художник сел на стульчик, достал рамку и наставил ее на пейзаж; он двигал сторонами рамки, превращал ее то в квадрат, то в прямоугольник, ставил то вертикально, то горизонтально, поворачиваясь к округе то в профиль, то анфас. Дети и незанятые (или оставившие временно ради такого случая дела) бабки за ним наблюдали. Наконец, художник замер. Он нашел точку. Поставил этюдник на ножки, укрепил зонт. Положил рамку. Потом (от этом бабки и пять лет спустя не могут вспоминать без трепета) вскочил и побежал к ближайшему холму. Там он выхватил из-за пояса свой ятаган и набросился на куст, стоявший на вершине холма. Через полчаса куста как не бывало. Тяжело дыша художник отволок его в овраг. После чего вернулся, сел на стульчик, еще раз глянул в рамочку, заметно успокоился, и, взяв уголек, принялся рисовать пейзаж с холмом без куста.

Только закончившая институт Лена Шванк подобрала где-то сову с перебитой лапкой и поврежденным крылом, притащила сову домой и посадила на шкаф. И всё не знала, как сову накормить. Купила ей фарш. Сова не ест. Купила мяса. Голодает птица.

Вызвонила Лена подругу. Пришла с работы Таня Капустина.

— Зачем ты купила фарш? — сказала Таня. — Ты бы ей еще котлету дала. Она это не понимает. Она же не свинья, не собака, не кошка и не курица.

— Да я и мяса купила, — сказала Лена. — Вон в блюдце накрошила, она не ест.

— В блюдце? — сказала Таня. — Да ведь она хищница, лесная тварь. Она кормежку не может, ей добыча нужна. Давай мы мясо ей будем подбрасывать, она и поймает. Надо имитировать охоту.

Долго швыряли они мясо на шкаф без всякого результата.

— Таня, — сказала Лена, — а ведь, наверно, ей надо, чтобы было похоже на птичку или на мышку. Где же она в лесу видала мясо?

— Значит, будем имитировать птичку или мышку.

Подружки достали серые шерстяные нитки и намотали их на куски мяса. Потом распороли подушку, обваляли куски мяса в перьях и стали обмотанное и обвалянное мясо кидать перед совою. Та шарахалась.

К ночи натуралистки умаялись и уснули одетые на диване, только штепсель торшера Лена, засыпая, успела вытащить.

И сова прозрела. На диване спали подружки. В воздухе летал пух. Сова наелась фарша и вылетела в форточку.

Знаменитая балерина со своим мужем, театральным художником, пришла на вечеринку. Муж был большой любитель дам, болтал с ними, любезничал, танцевал до упаду под патефон. Балерина тихо сидела в кресле. Наконец, муж подошел к ней и сказал:

— Галочка, давай станцуем румбу.

— Румба будет дома, — отвечала балерина.

Знаете, почему бабушка моя и все ее братья и сестры родились на Сахалине, в Александровске-Сахалинском, тогда называвшимся пост Александровск? Да потому что прапрабабка, урожденная Анна Лопатина из станицы Ладожской на Кубани, по мужу Унтерберген, сослана была на Сахалин по этапу на каторгу по подозрению в соучастии в убийстве собственного мужа. Такой вот дикий сюжет. Анна Лопатина детям своим и внукам говорила, что невинна. Может, так оно и было. А что еще должна была она им говорить? На фотографии походила она на Кабаниху: крупное скуластое лицо, платок головной, запавшие мрачные глаза. Уже живя в Новониколаевске, купила она себе и дочери по модному пистолету с длинным дулом, «смит-и-вессону», и ездила с дочкой за город в тир стрелять. За сто метров попадала в яйцо. Почему в яйцо? да разбивается, сразу видно; и несушек в Сибири, видать, было до дуры. Прямо дикий Запад. Вот дочь старшая этой Анны Лопатиной и вышла на Сахалине, уже находясь на свободном поселении, замуж за чалдона, инженера-путейца Ефима Захарова, и родила ему шестерых детей, в том числе и мою бабушку.

Но вернемся к убитому мужу. Известно о нем немного. Он был из обрусевших немцев, землемер по фамилии Унтерберген. Похоже, что-то не то он казачкам намерил, нашли его убитым между станицами. Подробности погребены временем и уничтоженными архивами.

Возникли и у нас нынче казачьи землячества, несколько ряженые и опереточные, но — почему бы и нет? а Япония со средневековыми играми и соревнованиями? а английская королева? Все игры неплохи кроме игр с чужой жизнью. В какой-то момент я расчувствовалась и позвонила нашему местному казачьему атаману по фамилии Алмазов; спросила, нет ли кого у них из станицы Ладожской. Слово за слово. Говорю, меня Лопатины интересуют. Говорю, история у нас семейная нехорошая. Отвечает — у нас у всех они не очень. Да нет, говорю, наша датируется семидесятыми годами прошлого столетия. И помявшись, рассказываю. Говорит:

— Нет, это было не в семидесятые, а в шестидесятые. И тогда не одного вашего предка убили, тогда всех землемеров, приехавших в станицы с поручением обмерить казачьи наделы, убили. И жена его скорее всего и вправду была невинна. Может, его с ее помощью вызвали, она и не ведала, зачем. Кто знает. Казаки очень сопротивлялись обмеру своих наделов; кстати, обмеры эти сделали при советской власти и за ними последовало расказачивание.