Наталья Галкина - Корабль и другие истории

Случайно зашедшая в галерею женщина, немолодая армянка, увидев скульптуры, расплакалась.

— Почему вы плачете? — спросили ее.

Она отвечала:

— Мы ведь тоже беженцы.

Костя А., давно живущий в Гамбурге, после учебы подрабатывающий почтальоном, едет по вечернему городу на велосипеде. Вслед ему во весь голос кричит невероятно взволнованный старичок:

— Молодой человек! Молодой человек! Остановитесь!

Думая, что что-то случилось: плохо ли старику, нужна ли ему помощь, или с велосипедом не все в порядке, Константин останавливается, старичок нагоняет его и, задыхаясь, произносит:

— Вы посмотрите — какие облака!

Лиза Захарова, бабушкина старшая сестра, приняв предложение Алексея Николаевича Ржаницына, решила заказать подвенечное платье. Томск 1918 года жил по старинке; время уже переменилось, но волна хроноцунами пока не накрыла город и горожан.

Сестра и брат невесты учились в Томском университете, сама она была недоучившаяся курсистка (приехали они из Новониколаевска, еще не ставшего Новосибирском). Жених, человек зрелый, вологжанин, старше ее лет на десять, военный врач с опытом работы земским врачом, любил ее без памяти. Чувства самой Лилечки дремали, но ей хотелось семейного счастья, пора было замуж, она согласилась.

Сестры с братом снимали квартиру на одной из известнейших улиц на втором этаже одного из множества деревянных домов с высоким каменным цоколем, дом украшало деревянное кружево резьбы, на башенке скрипел флюгер, вдоль тротуара росли рядком тополя. В центре Томска невеста зашла в ателье, где бойкий портной обсудил с хорошенькой девушкой фасон подвенечного наряда, ловкая портниха сняла мерку, заплачен был задаток, назначен день получения заказа — накануне свадьбы.

Накануне свадьбы с сестрой и подругой отправилась юная Елизавета Ефимовна за своим платьем. И сколько ни искали они бело-розовый дом с зеленой дверью и вывеской ателье, так и не нашли. Невеста плакала в три ручья, обошли не только указанную ею улицу, но пару соседних околотков; дом, дверь, заведение бойкого портного вкупе с подвенечным платьем как в воду канули.

Надо заметить, что Лизонька не отличалась рассеянностью, склонностью к фантазиям, галлюцинациям, мистике, сочинениям Блаватской и проч., свойственны ей были скорее здравый смысл и трезвый рассудок.

Пришлось удовольствоваться готовым платьем, аранжировав его за ночь к случаю при помощи искусственных цветов, кружев и умелых рук. Но словно тень легла на венчание, все видели печаль невесты, бледность, заплаканные глаза.

Много позже Елизавета Ефимовна высказывала две версии происшедшего. Первая никуда не годилась, поскольку, по словам потерпевшей, в роли портного выступал сам не к ночи поминаемый со товарищи. Согласно второй дан был знак будущим молодоженам, что судьба сложится не так, как должна была сложиться, и в этом знаке таилась, зашифрованная, вся их дальнейшая подмененная совместная жизнь: скитания по Сибири и Дальнему Востоку, несколько бегств, дабы избежать расстрела, начавшиеся невесть с чего запои Алексея Николаевича (в частности, Масленица, когда по деревням катали их в санях, с третьей деревни мужа, вусмерть пьяного, заворачивали в медвежью полу и укладывали в санное сено к ногам жены), бездетность брака (первая половина беременности проходила у молодой женщины так тяжко, с таким токсикозом, что таяла она на глазах, и Ржаницын, к тому моменту практиковавший в качестве гинеколога, сам делал ей аборт), исчезновение мужа, попавшего во Вторую мировую в плен к фашистам с частью, где служил военврачом, сны о его будущем возвращении, само возвращение (после побега из фашистского концлагеря) в их домик в Валдае, арест по доносу (обвиняли доктора в том, что в плену оказывал он помощь не только своим, но и раненым немцам: «Да, они из солдат стали ранеными, а я давал клятву Гиппократа», и еще в том, что «открыл подпольный абортарий на дому», — но был случай, уговорила его, умолила одна из нищих соседок, которой муж, приехав с фронта на побывку, сделал шестого ребенка, она о том после похоронки на мужа узнала), прибытие с Магадана, все же отпустили советского лагерника помереть домой, вернулся седым, старым, беззубым, успел поохотиться и порыбачить, кашлял кровью, знал о раке легких, похороны, чугунный белокружевной крест, продажа их любимого домишки с окнами на Иверский монастырь, как она жалела его охотничьих собак: Альфу, Иксу, Леди и Джемса, да и козу Милку, скитания по родственникам и знакомым, приживалкой жила, вела хозяйство, талант был к уюту, шила, готовила, а ведь предчувствовала, чем все кончится, когда пропавшего портного искали.

Искали, возвращались по Источной, по Загорной, плакала под старыми липами, миновали Татарскую, любимый дом на Кузнечном взвозе, загадочные вазы калиточных наверший темнели на закате, по солярным знакам тимпанов гуляли последние солнечные лучи, ртутно блестели воды Томи и Ушайки, и почему-то казалось, что вся жизнь кончена, пропала вместе с подвенечным платьем, с ненадеванным новым нарядом королевы из несуществующей сказки.