Наталья Галкина - Корабль и другие истории

Сколько их, жизней, в черте городской!
Эта — богиня из пены морской,
Эта — дубленая шкура в снегу,
Та — пэтэушница в самом соку…
Эта — плутовка в кудрях налегке
С вечным мороженым в белой руке,
Эта, как чучело, в шали бугром
С вечной авоськой в тумане сыром;
Та — колодейка, журнальная чудь,
Сауны флора под мухой чуть-чуть;
Та — завсегдатайка луж и ларьков,
Эта забралась из ложа в альков;
Тещи, девчушки, малярши,
Дамы, бабье, секретарши,
Посудомойки и свахи,
Женщины и растеряхи,
Дуры, начальницы, шлюхи,
Сестры, портнихи, старухи,
Матери, пряхи, болтушки,
Официантки, толстушки,
Жены, блондинки, певицы,
Сводницы, отроковицы,
Сплетницы, визионерки,
Пьяницы, пенсионерки,
Тезки, кассирши, двойняшки,
Искусствоведки, бедняжки,
Стервы, туристки, красотки,
Дворничихи и разводки… —
Многая ликов твоих вереница,
Видно, и вправду ты тысячелица,
ЖИЗНЬ!

Под осень ночь темней,
Но и апрель скупится:
Из юности моей
К тебе не подступиться.
Степей или морей
Волнение? — природы!
Из зрелости моей
Видней ты год от года.
Теперь ты мне милей,
И радости не скрою:
Из старости моей
Махну тебе рукою.

Поселился я прекрасно
В новой комнате моей.
Заютился я уютно,
Веселился поминутно.
Направо — шкаф, налево — стол,
За ними — стул и угол гол,
Два чемодана, книг гора,
Ночная форточка с утра,
И раскладушка, раскидушка,
Моя старушка-нескладушка,
Моя скрипунья продувная,
Моя нескладица складная
С ситцевой подушкой.
Сплю.
Вижу сон.
Огород ли, сад ли, — Бог весть.
Чучел то ли семь, то ли шесть.
Рукавами машут,
Под дудку ветра пляшут,
Шляпы набекрень,
в головах сквозняки,
с чужого плача пиджаки:
ча-ча-ча, старики!
— Ах вы, мои, — говорю, — родные,
Головы сквозные! —
Вон та, у которой юбка в цветок, —
соломенная вдова.
Вон та, у которой плащ с Володарки, —
всегда права!
Вон тот, у которого забот полон рот, —
самый главный;
Вон то, которое надело решето, —
самое веселенькое.
Твари вы, твари соломенные, твари пустые,
Птицы уже и бояться-то вас перестали,
Травы пред вами под ветром склоняться устали;
Ваши трещотки ржавы и вы, пустомели, охрипли…
(Внемлют.
Машут лохмотьями, шляпами веют, — не дремлют.)
Тени чудные ложатся на сонную землю.
У того вместо головы ведро,
у того вместо головы кочан,
у того вместо головы горшок,
у того вместо головы абажур.
И ясно читается на абажуре:
«Все в ажуре!»
Просыпаюсь.
Глаза протираю, гляжу на часы: опять
пора засыпать!
Сплю.
Вижу сон.
Видно, дурить нас легко по весне месяцу марту:
Снова за парту — хотя бы во сне! — снова за парту!
Снова в раздел пятибалльных проблем:
недоучил, переболел, —
в трепет школярства…
В шелест контрольных, в шорох пера, —
Видимо, вырасти утром пора,
выпить лекарство.
Сон, где условия хуже задач,
неразрешимых, хоть плачь!
Просыпаюсь.
Подо мной (подушка) — ситчик полевой.
А уж что надо мной —
На потолке расплывается оно:
ПЯТНО.
Середка, как селедка,
Верхушка, как лягушка,
С одного боку — нога,
С другого боку — рога.
И все это:
карминное, ультрамаринное, изумрудное, обоюдное, керосиново, люстриново, анилиново; люминисцирует, трассирует, розовеет, золотится, плывет, ширится, меняется и течет.
— Так и так! — звоню в жилконтору. — Так и так!
— Над вами, — говорят, — чердак.
— Водопроводчика! — кричу.
— Ах вы, — говорят, — чудак.
Ищите ключ от чердака.
Пока. —
Этажей — раз, два, три, четыре, пять.
Иду искать!
— …нет.
— …нет.
— …нет.
— …нет.
Наконец, вхожу. Темным-темно.
Где-то вдали брезжит окно.
Спичка гаснет. Еле ползу.
Комната моя — налево внизу.
Балка… труба… пылища трущоб…
И перед запертой дверью — стоп!
В лоб ударяет фонарный луч
И голос звенит:
— Вы ищете ключ? —
Из глубины, из полутьмы, справа наискосок —
Девичий, детский, странный голосок.
— Вы, — говорит, — техник-смотритель? —
нет!
Да уберите вы этот ваш свет! —
…………………………………………………..
— …и вы живете там, внизу? —
— Естественно, — говорю, — где все живут. —
— А я живу, наверху, тут. —
— Одна? — Почему одна? —
Ко мне приближается она.
Мышиный грай, крысиный край,
Фонд нежилой для сброда,
Чердачного народа,
Которому шалаш — не рай,
Которому сарай — не рай,
Которому чердак подай,
Где можно жить в полупотай
На уровне природы!
Здесь ветер крайне голосист,
Как первый тенор, гонорист,
Зол, как квартирный склочник;
Трясет он листовую жесть,
Ночь напролет, чтоб утром, в шесть,
Прилечь в подвале и осесть
Во трубах водосточных.
Тут обитают сквозняки,
Настырные, как слизняки,
Ползущие повсюду;
Стена особенно сыра,
Особо лестница стара,
Зато мы — горцы, и гора
Над городом — наш Арарат,
И мы глядим — оттуда!
Тут открывается окно
На облако одно;
С полета птичьего видна
Шальная радиоволна,
Окрестность крыш, округа;
Тут, наверху, обретена
Такая полная луна
И общество друг друга.
Привет, чердачный старожил,
Мансардная жилица!
Альбом художник отложил,
А бомж в углу пылится;
Нерасторопные жильцы,
Семейства скромные отцы,
Безордерные люди;
Ханыг суровые ряды,
Где кто в лады, кто в нелады,
А кто как черт на блюде.
………………………………………
Теперь я разглядел ее:
Волос бесцветное жнивье,
Глаз фосфорический объем,
Голубоватый окоем;
Сквозь толщу призрачную вод
С трудом прошла она вперед,
Но все-таки прошла;
Да луч, рассыпавший поталь,
Да эта старенькая шаль,
Взметнувшая крыла.
— Как вас зовут? —
— Незабудка. —
………………………………………
— Дверь закрыта с той среды,
Что-то тут не то…
— Может, там какой-то склад? —
— Здесь живет Ладо.
Придется заглянуть к соседям,
Он мог зайти к ним, уходя. —
И мы пошли по бедам этим,
По сводам, сходням или нетям, —
Я и чердачное дитя.

Питоны-трубы не таясь
Гуляют в доме,
У наших ног ползут, виясь
В стенном проломе.
Не то чтоб густо было здесь,
Не то чтоб пусто, —
А просто вот он, весь как есть,
Наш храм искусства!
В первой мастерской
Тихо день-деньской.
Под потолком сушатся травки —
Муравки:
От разлук, для заслуг,
От семи недуг.
Полный луг.
Этот корень — с пути, что торен,
Этот лист — как поле, чист,
Этот стебелек — с неведомых дорог.
Полон стог.
Да невиданный цвет —
Для тебя, мой свет.
На столе — чащоба,
Буйство и запустение,
Комнатные растения:
Каланхоэ, алоэ, герань — от хворобы,
остальное,
в простоте душевной вьется, ниспадает,
благоухает, плодоносит, радует глаз и цветет.
На столике — загадочная группа:
Компасы, песочные часы,
Аптечные весы.
Хронометры, барометры, супница без супа,
Колбы, восковые фигурки,
Колоды карт и разноцветные чурки.
На полу — чаши с водой:
Обычной, дистиллированной, дождевой,
сергеевской, святой, мертвой и живой.
На стенах развешаны гороскопы,
портреты Блаватской и Спока,
Рериха-отца, неизвестного лица,
Флоренского, Бехтерева, Ганди и Джона Донна,
А также новгородской школы икона.
А хозяйке лет не счесть:
Сорок восемь? тридцать шесть?
Шестьдесят четыре?
То гадает по руке,
То летит на сквозняке
Прямо по квартире;
Малость ведает, видать,
Чего нам не догадать,
Что мы прогадали.
— Ты оттуда, снизу? — Да. —
— Ну и как там? — Как всегда. —
— Голубые дали?
Я не знаю, где Ладо,
Не видал его никто. —
Азиатского ковра
Ромбы и овалы,
И хозяйка так добра,
Что и карты алы.
— Для дома — молодой удалец,
Для тебя — удалой молодец,
Для сердца — мать и отец.
— Что случится? — кто-то в дверь постучится.
Чем все кончится? — чем тебе хочется.
Чем сердце успокоится? — все устроится. —
Ах, гаданье, гаданье! Люблю твои футурологические бредни, экспертизу грядущего твою, прогнозы твои на отдаленное будущее, произносимые в виде формул трехсотлетней давности…
В рассеянности вещей
Нам вместо двери — стену
Хозяйка отперла.
Тьма становилась резче,
Отчетливее — тени,
Естественнее — мгла.
Незабудка задумчиво произнесла:
— Ладо у них часто бывает,
Чаи пивает
Картины свои показывает.
В последний раз такую принес…
Голубую-голубую…