Юрий Додолев - Просто жизнь: Повести и рассказы

За два года Оглоблин почти не изменился — не постарел, не обрюзг, по-прежнему приходил к бабушке и за чаепитием калякал с ней, поражая меня то наивностью своих суждений, то непоколебимой верой в светлое будущее, на пороге которого, как он утверждал, стоит человечество. Бабушка советовала ему жениться. Он отворачивался, мучительно краснел, поспешно переводил разговор на другое: чаще всего возвращался к своей излюбленной теме — к полной победе коммунизма во всех странах. «Мечтатель», — говорила бабушка, когда Родион Трифонович уходил. Я никак не мог понять — осуждает она его или жалеет.

Было слышно, как Надежда Васильевна уговаривает Парамона Парамоновича сходить в ЦПКиО имени Горького — погулять, покататься на лодке.

Я ждал Маню. Вчера вечером бабушка дала мне целых три рубля. Я тешил себя надеждой, что Маня на этот раз согласится пойти в кино или на дневное представление в цирк — денег хватило бы и на билеты и на мороженое.

Сорокины еще спали. Накануне они справляли день рождения Анны Федоровны: гуляли шумно, но скандала и драки не было. Виднелись две кучи мусора, и еще не просохший асфальт перед воротами: Ленькина мать, видимо, поднялась рано-рано, наскоро подмела, полила и снова легла.

Появился Никольский с папиросой во рту. Подошел к Родиону Трифоновичу, поздоровался.

— Как спалось? — спросил Оглоблин.

— Снилось что-то, а что — не вспомню.

— Бывает. — Родион Трифонович потрогал шрам на лице. — А я всю ночь с боку на бок перекатывался. Неспокойно у меня на душе.

Было не жарко и не прохладно — в самый раз. По небу плыли облака. Когда солнце пряталось в них, двор накрывала тень, и все — деревья, дома — становилось сероватым. Как только возникал оранжевый краешек диска, тень стремительно отступала, двор преображался.

Никольский посмотрел на небо:

— Не пойму — будет дождь или нет?

— В парк собрался?

— Дельце есть. Просили съездить в одно место и посмотреть кое-что.

— Что?

Валентин Гаврилович кашлянул.

— Извини, Родион. Это я сказать не могу.

Где и кем работал Никольский, было неизвестно. Зарабатывал он прилично, покупал разные вещи и вещицы, даже «лейку» имел, но жил безалаберно: постоянно терял то часы, то деньги, делал дорогие подарки иногда навещавшим его красивым женщинам, часто ездил в командировки. За исключением бабушки, Оглоблина и Петровых, все жильцы брали у него взаймы, а отдавали долги, как я слышал, лишь самые совестливые. Ленькин отец был должен ему пятьдесят рублей. Увидев Никольского, Николай Иванович подходил к нему и, теребя на своем пиджаке пуговицу, с придыханием бормотал:

— Не серчай, Гаврилыч. Дай срок — все до копейки представлю.

— Ничего, ничего. — Валентин Гаврилович конфузился, словно не ему задолжали, а он.

Надежда Васильевна уверяла, что этих денег Никольскому не видать как своих ушей. А я часто думал: «Сколько прекрасных вещей можно купить на пятьдесят рублей — самый дорогой „Конструктор“, барабан, футбольный мяч и много-много шоколадных конфет».

Несколько минут Никольский и Оглоблин молчали, окутываясь сизоватым, быстро растворявшимся в воздухе дымком.

— Сегодняшние газеты читал? — спросил Родион Трифонович.

— Читал.

— Чего там?

Оглоблин выписывал «Правду», но читал, как сам признавался, лишь коротенькие заметки.

— Раньше и это прочитать не мог. — Он показывал на крохотную, всего несколько строк, информацию. — Теперь осиливаю. Ничего, придет срок — у Прохоровны стану книжки брать. Она говорит: от них человеку большая польза.

— Правильно говорит, — подтверждал Валентин Гаврилович.

Валентин Гаврилович сказал, что в сегодняшних газетах ничего нового, а немцы, должно быть, продолжают перебрасывать свои войска с Балкан поближе к нашим границам.

— Об этом уже сообщение ТАСС было! — воскликнул Оглоблин. — В нем ясно сказано, что слухи о намерении Германии напасть на нас — брехня.

Никольский ничего не ответил.

— Я этому пакту о ненападении тоже не очень-то доверяю, — пояснил Родион Трифонович. — Два года назад их Риббентроп как снег на голову свалился. Если бы не фотографии в газетах, то я не поверил бы, что он в самом Кремле был.

Я вспомнил, как обрадовалась бабушка, когда был подписан договор с Германией. «Теперь большой войны не будет», — убежденно сказала она в тот день.

Вышел Ленька с перекинутым через плечо полотенцем. Постоял на пороге, неторопливо двинулся к водопроводному крану.

В доме Сорокиных, как и в других маленьких, одноэтажных домах нашего двора, водопровода и канализации не было. У каждого из этих домов был свой кран: им заканчивался небольшой отросток узкой трубы, ответвлявшейся от более широкой, укрепленной чуть выше фундамента и уходившей в землю. Над выгребными ямами были дощатые будки с навесными или врезанными в двери замками. Весной и летом Сорокины, как и другие обитатели маленьких, одноэтажных домов, умывались во дворе, с наступлением холодных дней набирали воду в ведра.

После Леньки высыпала мелкота. Немного погодя появился заспанный Николай Иванович. Поплескав на лицо и наскоро вытеревшись взятым у Леньки полотенцем, он подошел к бревнам, виновато сказал Никольскому:

— Скоро рассчитаюсь с тобой, Гаврилыч. Завтра на работу выхожу.

— Хорошо, хорошо, — пробормотал Валентин Гаврилович.

Родион Трифонович пошевелил бровями.

— Опять небось пить начнешь и дурака валять?

— Ни в жисть! — Ленькин отец приложил руку к сердцу.

— Смотри, — сказал Оглоблин.

— Ни в жисть! — проникновенно повторил Николай Иванович и спросил: — Последние известия слышали?

Родион Трифонович вскинул голову.

— Передавали что-нибудь?

Николай Иванович вздохнул.

— Проспал. Теперь одну музыку гонят.

Оглоблин кашлянул.

— С восьми часов гонят.

Никольский поднялся.

— Ну, я пошел.

— Вернешься-то когда? — спросил Родион Трифонович.

Валентин Гаврилович пожал плечами.

— Если настроение будет, заходи, — сказал Оглоблин.

Никольский кивнул и направился быстрым шагом к воротам. Николай Иванович кинул завистливый взгляд на сапоги Оглоблина.

— Давно купил?

— Позавчера.

— Разнашиваешь?

— Ага.

— Ты побольше ходи, а от сидения никакого проку.

— Успею находиться. — Родион Трифонович достал еще одну папиросу, протянул «Казбек» Николаю Ивановичу: — Закуривай.

— Бросил.

— Ну-у?

— Пятый день не курю.

— И не тянет?

— Сперва тянуло, теперь — ничего.

— А насчет этого как? — Оглоблин щелкнул себя по шее. Покосившись на окно своей комнаты, Николай Иванович доверительно сообщил:

— Потребность имеется. Нюрка обещала каждый день подносить, если все как у людей будет.

— Думаешь, получится так-то?