Александр Кожедуб - Внуковский лес

Я хотел намекнуть Науму, что жизненные невзгоды его закалили и он еще покажет своим недругам кузькину мать.

— У меня в Германии скоро выйдет книга, — сказал Наум, — и я вступлю в местное литобъединение. Там много русскоязычных.

— Вступай, — покорился я.

6

Поселившись во Внукове, я понял, что здесь живут писатели, может быть, не первого ряда, но и не последнего.

В первом коттедже, например, проживали поэты Виктор Кочетков, Екатерина Шевелева и Анатолий Преловский, а также прозаики Николай Никольский и Лазарь Карелин. Кочетков был парторгом, Никольский — Героем Советского Союза, а Шевелева — подругой кремлевских властителей. По словам последней, она запросто входила в кабинеты не только обычных секретарей ЦК, но и Брежнева.

— Вашего Машерова я тоже знала, — сказала она мне.

— Он погиб в автокатастрофе, — кивнул я.

— Это была не простая автокатастрофа, — усмехнулась баба Катя.

— Диверсия? — удивился я.

— Конечно.

Возможно, я до сего дня пребывал бы в уверенности, что Машерова действительно убрали с дороги кремлевские кукловоды, если бы не знакомство с композитором Лученком. Его соседом по даче был второй секретарь ЦК Компартии Белоруссии Кузьмин.

— Который с Машеровым работал? — вспомнил я.

— Тот самый, — сказал Лученок. — Сейчас на пенсии, но по-прежнему большой человек.

— Он тоже считает, что Машерова убили?

— Пусть сам расскажет.

Игорь Михайлович позвонил по телефону, и мы направились к дому на соседнем участке.

Дом даже отдаленно не походил на царские хоромы. И даже не на царские.

— Скромно живут бывшие секретари, — сказал я.

Лученок промолчал.

Кузьмин был высок, строг и вальяжен. Даже сейчас было видно, что это настоящий коммунист-идеолог из когорты Суслова. Белорусские писатели его хорошо знали. Да и не писатели тоже.

Александр Трифонович встретил нас на пороге и провел к большому столу в гостиной. Хозяйка торопливо расставляла на столе тарелки с солеными грибами, огурцами и помидорами. На разделочной доске лежало тонко нарезанное сало.

"Мастерская работа", — подумал я.

— Прошу садиться, — достал из холодильника бутылку водки Александр Трифонович. — Вас интересует гибель Машерова?

— Вот его! — показал на меня пальцем Лученок.

— Не было никакой диверсии, — сразу взял быка за рога Кузьмин. — В восемь часов пятнадцать минут того дня у нас была рабочая планерка. На ней присутствовали Машеров, я и управляющий делами. Утвердили план мероприятий на день, и Петр Миронович сказал, что хочет съездить в Смолевичи, давно, мол, там не был. Он сел в машину и уехал, а я и управделами разошлись по своим кабинетам.

— Значит, никто не знал, что он туда поедет? — спросил Лученок.

— Никто. Кроме нас двоих, конечно. Но вы ведь не думаете, что...

— Не думаем, — хором сказали мы с Лученком.

Кузьмин разлил водку по рюмкам, мы выпили.

— Таким образом, подстроить эту аварию никто не мог, — строго посмотрел на меня Александр Трифонович. — Тем более спецслужбы. Мы бы о них знали.

Я кивнул. ЦК Компартии тогда действительно знал все.

Мы еще выпили по рюмке и разошлись.

— Хороший сосед, — сказал Лученок. — У меня с ним никаких конфликтов.

— Вероятно, он и с Машеровым не конфликтовал, — согласился я.

...Но самым загадочным жильцом первого коттеджа во Внукове была все же не баба Катя. Ее роль подруги первых лиц государства закончилась с развалом СССР. В последние годы она мирно собирала в нашем лесу подберезовики, причем получалось это у нее весьма неплохо.

— Вы когда-нибудь видели во Внукове Карелина? — как-то спросил я Вячеслава Иванченко.

— Нет, — покачал он головой. — Иногда дочка с внуком живут.

Это я и сам знал. Внук Сашка устраивал в своем коттедже представления, за которые пытался содрать с внуковских жильцов деньги. Но писатели народ тертый. Смотреть они соглашались, платить отказывались.

Так вот, Карелина во Внукове я не видел ни разу. Впрочем, вторым таким же писателем-фантомом был и Овидий Горчаков из четвертого коттеджа. Но к Горчакову претензий было все-таки меньше. В его квартире постоянно жили жена Олеся и внучки Катя и Соня. У нас их звали Катисонами, по аналогии с патиссонами. Причем внучки обещали стать хорошенькими особами, что впоследствии и случилось.

— Так мы тезки? — подошел я к Олесе в буфете.

— Нет, — засмеялась она.

— Но ведь Олеся.

— На самом деле я Аэлла, а Олесей стала под старость.

— Красивое имя, — отчего-то смутился я.

— Родители наградили, — вздохнула Олеся. — Но очень долго приходится объяснять, что такое Аэлла.

— И что это?

— Наверное, что-то вроде Аэлиты.

— Н-да, с именами иногда бывает, — согласился я.

Олеся мне нравилась. В принципе почти у всех внуковских писателей жены были красавицы, даже у Стекловского. Но Олеся и на их фоне выделялась умом, тактом и живостью.

А вот со Стекловским, жившим прямо подо мной, все было не так просто. Да, его Лида была хороша, но сам Игорь Иванович чаще всего оказывался несносен.

Чуть ли не в первую же ночь во Внукове меня разбудил громкий стук в дверь.

— Что-то случилось, — сказал я жене и пошел открывать.

На пороге стоял Стекловский.

— Алесь, я хочу прочитать вам стихи, которые только что написал! — заявил он.

— А который час?

Спросонья я ничего не понимал.

— Около четырех, но это неважно. Слушайте!

— Я стихи на слух не воспринимаю! — остановил я его. — Вы можете показать мне напечатанный текст?

— Хорошо, сейчас принесу.

Стекловский исчез.

— Он всегда читает стихи соседям в четыре утра? — спросил я Алену.

— Наверное, только новеньким. Искандеров он ведь не будил?

— Нет.

Мы залезли в постель, но сон уже не шел.

— Скорее всего, дело в том, что мы земляки, — сказал я. — Землякам многое позволяется.

— Ты с ним и пить будешь?! — ужаснулась жена.

— Нет, пить — это слишком, — пробормотал я. — Да и не похож он на пьющего.

Около пяти утра в дверь снова забарабанили.

— Кошмар! — укрылась одеялом с головой Алена.

Я открыл дверь. Игорь Иванович сунул мне в руки листок.

— Сейчас можете прочитать? — спросил он.

— Сейчас не могу, — сказал я. — Надо осмыслить.

— Звонить лучше после обеда! — крикнул мне вдогонку Стекловский. — До обеда я сплю.

— Он много пишет? — сел я рядом с женой.

— По-моему, не очень, — высунула она голову из-под одеяла. — Поэтов не поймешь, когда они пишут и зачем.

— И как с ним Лида живет...

— Ночевать она уезжает в Москву.

— Откуда ты знаешь?

— Люда Иванченко сказала.

Это было похоже на правду. Даже жена Достоевского не стала бы слушать написанное мужем в четыре утра. Не говоря уж о Софье Андреевне Толстой.