Карел Мисарж - Окраина

— Придумали тоже! Лучше и быть не может! Разведут там блох, тараканов да клопов, крысы все сожрут — тогда что, снова строить им будете? Видали — виллы для скотниц!

Новоселы с готовностью расступаются перед его скрипучим велосипедом. Кое-кто посмеивается над «кожевником», но большинство от него отворачиваются. А домики, сверкающие зернышками свежей штукатурки, словно скалят зубы при виде всей этой источенной червями мебели, утопающей в бездонной слякоти.

— А кончится тем, что полы на дрова изрубят! — никак не угомонится Штедронь.

Теперь уже засмеялись все зеваки, взглядами и пальцами ощупывая убогие пожитки новоселов. Коротко засмеялась и девушка Франтишка. Зрелище и впрямь забавное. Новоселы так растеряны и смущены, что не знают, с чего начать. Слоняются вокруг подвод, отдавая какие-то бессмысленные распоряжения, кричат на детей, кричат на собак, кричат на лошадей, а вот перетряхнуть заплесневелые тюфяки да выгрузить сундуки, под которые, вместо отломанных ножек, подкладывают кирпичины, им в голову не приходит. Тут Франтишек, догадавшись наконец, спохватывается:

— Держись за мной, я знаю, как пройти. Восемь лет каждый день тут грязь месил…

Когда им удалось наконец обойти шеренгу подвод, сразу стало веселей шагать. Они минуют фронт белых усадеб бывших помещиков. Во всех ворота открыты настежь. Это непривычное обстоятельство побуждает Франтишка сказать с некоторой гордостью:

— Ты не можешь себе представить, как люди тут жили. Я, например, впервые в жизни заглядываю в эти дворы!

Девушка с любопытством подошла к одним воротам, даже ступила во двор — и недоуменно оглянулась на Франтишка:

— И ничего ты не потерял! Навоз, солома, куры…

Франтишек вздохнул: ну как ей объяснишь? Лучше уж двигаться дальше…

— Отсюда только два шага…

Если не считать непредусмотренного каравана подвод, все расчеты Франтишка оправдываются. Дверь в их квартиру не заперта, хотя дома никого нет. Девушка просто так, чтоб не молчать, — спросила:

— Вы что, не запираете?

Франтишек уже и не вздыхает. Вздыхать по всякому поводу — вздохов не хватит. Что ни скажет девушка, все как-то неуместно, словно она совсем из другого мира. Но нельзя же всякий раз уводить разговор в сторону или делать вид, будто не расслышал. Еще дураком покажешься. Поэтому он подводит девушку к крошечному окошку, за которым простерся Жидов двор во всей своей красе. Познакомив гостью с его примечательной топографией, он добавляет:

— Там, где общие сени, коридоры, галерейки, клозеты, где общая навозная куча и общая сточная канава, — там не может быть отдельного замкнутого существования. Всем известно, что ты ел и от чего тебя тошнит. И вообще, — он обводит рукой всю кухню, — что здесь красть-то?

Девушка, проследив за его жестом, начинает тихо смеяться. Потом она становится серьезной и говорит извиняющимся тоном:

— Не истолкуй мой смех превратно, но все здесь такое странное…

Лучше б уж смеялась. Вполне возможно — более того, несомненно, — Франтишек присоединился бы к ней, и они посмеялись бы вместе. А так Франтишку остается промолчать, чтобы затем, за неимением другой темы, банальнейшим образом осведомиться, не хочет ли гостья есть. Нет, но от чашки кофе она не отказалась бы. Не тут-то было! В Жидовом дворе известен лишь один способ приготовления кофе с молоком. Раньше в кружку с таким кофе крошили хлеб. Теперь пьют с белыми булочками. Или с печеньем и пирожками. В плане Франтишка обнаруживается трещина. На черный кофе он не рассчитывал. Сначала он прикидывается, будто шарит в буфете — отвык, мол, забыл, где что лежит. Тем временем до него доходит, что от девушки его отдаляют не ее капризы и не местечковые предрассудки, а черный караван подвод, запряженных вороными конями, облупленный стол, за которым она сейчас сидит, ржавый умывальник за ее спиной и печка, сконструированная из молочного бидона. Это так просто… И Франтишек беспомощно разводит руками:

— Здесь не пьют черный кофе…

Затем он уверенным движением сует руку за изголовье одной из кроватей и извлекает оттуда литровую бутылку с ромом, почти полную. Во все время этой процедуры Франтишек не спускал с девушки глаз.

— Зато рому у нас сколько угодно. В чай, или если вдруг кому станет нехорошо. Мать прячет его от отца.

Они выпили по изрядной порции, налив ром в стаканчики из-под горчицы, и Франтишек сказал просто:

— Не хотел я тебя сюда привозить. Когда кого-нибудь любишь, хочется дать ему самое лучшее. Познакомить с самой приятной семьей, с самыми симпатичными друзьями. Дарить ему самые красивые вещи. Луну с неба достать…

Девушка, однако, и не думает клюнуть на такие слова, что вполне естественно. Вот если б Франтишек обрывал лепестки ромашки, приговаривая «любит — не любит», она стала бы с ним кокетничать: юности ближе поэзия. Поэтому девица даже рассердилась:

— Ты совершенно сдурел. По-твоему, я живу в лучших условиях?

Франтишек снова наполнил стаканчики из-под горчицы. Весело глядя на девушку, потянулся к ней чокнуться и вместо тоста небрежно бросил:

— Нет, но ты вовсе не обязана выбираться из этих условий вместе со мной.

Если в его взгляде и был намек на ожидание, что дело, неудержимо стремящееся к развязке, вдруг каким-то образом еще повернет вспять, то после ответа девушки даже этот намек исчез навсегда. Ибо девушка, залпом опорожнив стаканчик, покачала головой и улыбнулась:

— Это правда.

У обоих еще сильно колотится сердце, но третью порцию рома они пьют уже как друзья. И даже не осознают, что в минимальный отрезок времени разрешили проблему, над которой поколениями бьется и литература, и большинство людей. И так как говорить им уже не о чем, так как удивительная метаморфоза, преобразившая любовь в товарищеское чувство, уже завершилась, а жилище Франтишковых родителей не таит в себе никаких достопримечательностей, красот или загадок, то Франтишек наливает по последней и сует бутылку обратно за изголовье кровати, пробормотав с извиняющейся улыбкой, адресованной скорее матери:

— Скажем — отец выпил…

Потом он сполоснул стаканчики, поставил их на место и предложил девушке прогуляться к бывшему монастырю. Во-первых, это единственное место в Уезде, где можно гулять, а во-вторых, на Франтишке и его приятельнице уже начинает сказываться действие алкоголя. Оба раскраснелись, движения их, в том числе движения губ, когда они улыбаются, несколько развязнее, чем того ожидал бы бесстрастный наблюдатель. Они встают; девушка, обведя взглядом кухню, спотыкается о мешок со свастикой, изображающий коврик на полу, и разражается смехом, отнюдь не обидным; и оба покидают дом, где никакой оптический обман не ввел гостью в заблуждение.