Гейл Ханимен - Элеанор Олифант в полном порядке [litres]

Мы направились к выходу из палаты, и Самми махал нам до тех пор, пока мы не завернули за угол и не подошли к лифту.

Заговорили мы лишь оказавшись на улице.

— Симпатичный дядька, правда? — сказал Рэймонд. Это было явно излишнее замечание.

Я согласно кивнула, пытаясь не потерять ощущение его ладоней, ласковых и надежных, и теплый, добрый взгляд его глаз. Вдруг, к своему беспредельному ужасу, я почувствовала, что в моих глазах собираются слезы, и отвернулась, чтобы вытереть их, пока они не полились. К моей досаде, от внимания Рэймонда, обычно самого ненаблюдательного человека на свете, это не ускользнуло.

— Что будешь сегодня делать, Элеанор? — мягко спросил он.

Я взглянула на часы. Почти четыре.

— Вернусь домой и, пожалуй, немного почитаю, — сказала я. — Потом по радио будет программа, в которой повторяются фрагменты, больше всего понравившиеся слушателям на минувшей неделе. Порой бывает довольно увлекательно.

Я также подумала, что неплохо бы прикупить еще водки, пол-литровую бутылку, не больше, в дополнение к той, что у меня еще осталась. Я томилась по этому стремительному, резкому ощущению, обжигающему и мучительному, появлявшемуся, когда я пила, и по последующему безмятежному отсутствию чувств и эмоций. К тому же, увидев дату на газете, которую читал Самми, я вспомнила, что сегодня у меня день рождения. К вящей досаде, я забыла спросить медсестру, где она купила свои осиные носки, — это мог бы быть мой подарок самой себе. Я решила, что вместо них куплю букет фрезий. Мне всегда нравился их тонкий аромат и мягкие пастельные цвета; они будто мерцают приглушенным светом, что выглядит намного прекраснее кричаще-желтого подсолнуха или тривиальной красной розы.

— Я сейчас поеду к маме, — сказал Рэймонд, глядя на меня.

Я кивнула, высморкалась в носовой платок и застегнула телогрейку, готовясь ехать домой.

— Слушай, а ты не хотела бы со мной? — сказал Рэймонд, когда я уже собралась было повернуться и уйти.

Ни при каких обстоятельствах — это была моя первая мысль.

— Я навещаю ее почти каждое воскресенье, — продолжал он, — она почти никуда не ходит. Уверен, она будет рада увидеть новое лицо.

— Даже такое, как у меня? — спросила я.

Мне трудно было вообразить, что кто-либо мог испытать удовольствие, глядя на мое лицо, — что в первый, что в тысячу первый раз. Рэймонд, проигнорировав мое замечание, стал рыться в карманах.

Пока он прикуривал, я обдумывала его предложение. В конце концов, водку и цветы на день рождения можно купить и потом, по дороге домой, и, возможно, мне будет интересно посмотреть на домашнюю обстановку другого человека. Я попыталась вспомнить, когда в последний раз мне доводилось делать что-то подобное. Пару лет назад я побывала в прихожей соседей снизу, которым через меня передали посылку. Там сильно пахло луком, а в углу стоял уродливый торшер. За несколько лет до этого одна из наших секретарш устроила у себя дома вечеринку и пригласила на нее всех наших сотрудниц. У нее была красивая квартира в старом доме: с витражами, красным деревом и замысловатыми карнизами. Но сама «вечеринка» оказалась лишь предлогом, чем-то вроде приманки для того, чтобы продать нам секс-игрушки. Это было чрезвычайно отталкивающее зрелище: семнадцать пьяных женщин сравнивали эффективность нескольких пугающе больших вибраторов. Я ушла уже через десять минут, выпив бокал тепловатого «Пино Гриджио» и отразив возмутительно наглый вопрос родственницы хозяйки о моей личной жизни.

Я, конечно же, знакома с понятием вакханалий и дионисийских мистерий, но мне представляется в высшей степени странным, что женщинам нравится проводить целый вечер, выпивая и приобретая подобные устройства, и уж тем более странно, что такое мероприятие именуется «развлечением». Слиянию тел двух влюбленных положено быть священным таинством. Оно не может служить предметом обсуждения между малознакомыми людьми над подносом с кондитерскими изделиями в виде нижнего белья. Когда мы с моим музыкантом впервые уединимся ночью, союз наших тел будет отражать союз наших разумов и душ. Его инаковость; вспышка темных волос в подмышечной впадине; бугорки на клавишах ключиц. Биение крови на сгибе локтя. Теплая мягкость губ, когда он обнимет меня и…

— Эй! Элеанор! Я это… Если ты со мной, нам надо бежать на автобус.

Я рывком вернула себя в негостеприимную реальность и увидела коренастую фигуру Рэймонда в неряшливой толстовке и грязных кроссовках. Вполне возможно, его мама окажется умной и очаровательной собеседницей. Ее потомство заставляло меня в этом сомневаться, но ведь никогда не знаешь наверняка.

— Хорошо, Рэймонд, я сопровожу тебя в дом твоей матери, — сказала я.

Разумеется, машины у Рэймонда, не было. На вид ему было лет тридцать пять, но в нем было что-то юношеское, невозмужалое. В некоторой степени это объяснялось его стилем одежды. Видеть его в нормальной кожаной обуви мне еще не доводилось: он все время носил кроссовки; судя по всему, их у него было очень много, самых разных расцветок и фасонов. Я часто замечала, что люди, имеющие обыкновение носить спортивную одежду каждый день, не питают склонности к физическим упражнениям.

Спорт для меня остается тайной. В начальной школе дни состязаний были единственными в году, когда наименее одаренные ученики могли побеждать и завоевывать призы, прыгая в мешке или пробегая быстрее одноклассников расстояние между точками А и В. Как же они обожали носить потом все эти значки! Будто второе место в забеге с яйцом на ложке как-то компенсировало их неспособность понять, как используется апостроф.

В средней школе уроки физвоспитания и вовсе были недоступны моему пониманию. Мы должны были надевать специальную одежду, бесконечно бегать вокруг поля, а иногда нам велели взять металлическую трубку, которую через определенные интервалы полагалось передавать другим. Если мы не бежали, то прыгали в песочницу или через невысокую перекладину на двух подпорках. Делать это нужно было по-особенному; просто разбежаться и прыгнуть не разрешалось, сначала нужно было неким хитрым образом развернуться и оттолкнуться. Я спрашивала, зачем это надо, но ни один наш учитель (большинство из них, как я убедилась, с трудом могли ответить, который час) так и не привел внятного объяснения. Странно было навязывать подобную деятельность молодым людям, не питавшим к ней ни малейшего интереса. В самом деле, я уверена, что все эти мероприятия только заставили большинство из нас навсегда охладеть к любой физической активности. К счастью, у меня от природы гибкие и стройные конечности и я люблю ходить пешком, поэтому всегда поддерживала себя в приемлемой физической форме. Чрезмерный вес всегда внушал мамочке особенное отвращение («Ленивая, прожорливая скотина», — шипела она, когда мимо нас по улице проходил полный человек), и я, по всей видимости, в определенной степени переняла эту точку зрения.