Гейл Ханимен - Элеанор Олифант в полном порядке [litres]

— Берегите себя, мисс Олифант, — без улыбки сказал мистер Дьюан, склонив набок голову.

— До свидания, мистер Дьюан, — ответила я.

Хотя до дома было не больше десяти минут, мне, чтобы преодолеть это расстояние, потребовалось полчаса: бутылки в пакете, тяжесть в ногах.

На улице я не увидела ни единого живого существа, даже кошки или сороки. Матовый свет окрашивал мир в черно-серые тона, и этот унылый монохром тяжестью ложился на плечи. Я ногой захлопнула за собой дверь и сбросила одежду, оставив ее в прихожей на полу. Я заметила, что одежда очень плохо пахнет — потом, рвотными массами и чем-то гниловато-сладким, видимо, продуктами распада этилового спирта. Я отнесла пакет в спальню и надела свою лимонную ночную рубашку. Заползла под одеяло и не глядя протянула руку к бутылке.

Я пила ее с сосредоточенной, целенаправленной решимостью убийцы, но мысли отказывались в нее погружаться — подобно страшным, раздутым утопленникам, они продолжали плавать на поверхности в своем бледном, опухшем уродстве. Конечно, там был ужас от того, что я настолько ослепила себя иллюзиями: мы, с ним… о чем я думала? Но еще хуже — куда хуже! — был стыд. Я свернулась калачиком, стараясь занимать на кровати как можно меньше места. Омерзительно. Я выставила себя идиоткой. Я была позорищем, как мамочка всегда и говорила. Подушка поглотила какой-то звук — звериный стон. Я не могла открыть глаза. Я не желала видеть ни одного квадратного сантиметра своей кожи.

Мне казалось, что я так легко решу проблему себя, будто то, что случилось много лет назад, действительно можно исправить. Я знала, что людям не положено существовать так, как это делала я: работа, водка и сон, непрестанный статичный цикл, в котором вращалась я и который вращался во мне, в тишине и одиночестве. Без цели. В какой-то момент я осознала, что это неправильно. Я подняла голову ровно настолько, чтобы это увидеть, и в отчаянии ухватилась за случайную соломинку, позволила себе размечтаться и вообразить какое-то… будущее.

Я сжалась. Нет, не так. Сжаться означает смутиться, испытать мимолетный стыд. Это моя душа съеживалась в белесый комок, превращалась в экзистенциальную пустоту, где раньше была моя личность. Почему я позволила себе думать, что смогу жить нормальной, счастливой жизнью, как другие люди? С чего взяла, что музыкант станет ее частью, поможет ее реализовать? Меня полоснул ответ: мамочка. Я хотела, чтобы мамочка меня любила. Я так долго была одна. Мне нужно, чтобы рядом был кто-то, кто поможет справиться с мамочкой. Почему никто, абсолютно никто не помогал мне справиться с мамочкой?

Я снова и снова прокручивала в голове ту сцену, вспоминая о втором своем озарении в вечер концерта. Это случилось позже, когда я уже стояла намного дальше, смешавшись с толпой. Перед этим я взяла себе еще выпить, и пока я была у бара, проход к сцене закрылся. Я опрокинула рюмку водки — шестую? седьмую? Не помню. Он не мог видеть меня, пока я стояла там, я это понимала. Группа объявила паузу — у кого-то лопнула струна, и ее нужно было поменять.

Музыкант склонился к микрофону и выгнул бровь. Я увидела его ленивую, обворожительную улыбку. Невидящими глазами он вперился в темноту.

— И что нам теперь делать? Ведь Дэйви, чтобы заменить струну, нужно хрен знает сколько времени, — он повернулся к угрюмому парню, который, не поднимая от гитары глаз, показал ему средний палец. — Ну ничего, девушки, мне есть чем вас развлечь!

С этими словами он повернулся спиной, расстегнул пояс, опустил джинсы и завилял перед нами своими бледными ягодицами.

Несколько человек в толпе засмеялись. Некоторые принялись выкрикивать ругательства. Певец ответил им непристойным жестом. Я с бескомпромиссной ясностью поняла, что мужчина, стоявший передо мной на сцене, полный мудак. Послышались такты новой песни, все стали прыгать вверх-вниз, а я отправилась в бар и заказала двойную водку.

Позже. Я снова проснулась. Глаза не открывала. Вот что интересно. В чем вообще смысл моего существования? Я ничего, абсолютно ничего не привнесла в этот мир и ничего у него не взяла. И когда я исчезну, никто не заметит существенной разницы.

Уход из этого мира других людей, по крайней мере, ощущает горстка близких. У меня же таковых не было.

Я не освещаю комнату, когда захожу в нее. Никто не стремится меня увидеть или услышать мой голос. Я себя не жалею, ничуть. Просто констатирую факт.

Я ждала смерти всю свою жизнь. Не то чтобы мне сильно хочется умереть, просто у меня нет желания жить. Но теперь что-то изменилось, и я поняла, что смерть не нужно ждать. Я не хотела ее ждать. Я отвинтила на бутылке пробку и стала пить.

Бог любит троицу, так ведь говорят? Самое лучшее приберегается напоследок и появляется в самом конце. На этой стадии — благодаря водке — мой взгляд был несколько расфокусирован, поэтому я не поверила тому, что увидела. Я прищурилась, чтобы убедиться в том, что это правда. Дым — серый, мутный, убийственный дым возникал на периферии моего зрения и постепенно застилал мне взор. Он заполнял комнату. Человек рядом со мной закашлялся. Психосоматическая реакция: сухой лед, сценический дым не вызывает такой рефлекс. Я чувствовала, как дым ползет по мне, видела, как его прорезают огни лазеров и прожекторов. Потом закрыла глаза и в этот момент ощутила, что вновь оказалась в нашем доме, на втором этаже. Пожар. Я слышала крики и не знала, я ли кричу. В груди большим барабаном ухало сердце, в висках малым барабаном стучал пульс. Комнату заволокло дымом, я ничего не видела. Крики — мои и ее. Большой барабан, малый барабан. Выброс адреналина в кровь, ускорение ритма, тошнотворная скорость, слишком стремительная для моего маленького тела, для любого маленького тела. Опять крик. Я бросилась прочь, прочь, протиснулась мимо всех препятствий, спотыкаясь, задыхаясь, пока не оказалась снаружи, в темной, черной ночи. Привалилась к стене, сползла вниз, распласталась на земле. В ушах по-прежнему стоял крик, тело по-прежнему вибрировало. Меня вырвало. Я была жива. Я была одна. Во всей вселенной не было живого существа более одинокого, чем я. И более жуткого.

Я опять проснулась. Шторы были не задернуты, в комнату проникал свет, лунный свет. Это слово подразумевает романтику. Я накрыла ладонью свою руку и попыталась представить, каково было бы чувствовать, как ее держит другой человек. Временами мне казалось, что я могу погибнуть от одиночества. Иногда люди говорят, что могут умереть от скуки или что до смерти хотят чаю, но в моем случае смерть от одиночества вовсе не гипербола. Когда меня охватывает подобное чувство, голова опускается, плечи опадают, и все мое тело болит в тоске по человеческому прикосновению. Я действительно чувствую, что могу рухнуть на пол и скончаться, если кто-нибудь меня не обнимет, не дотронется до меня. Не любовник — если не считать последнего безумства, я давно рассталась с мыслью, что кто-нибудь сможет полюбить меня в таком смысле, — а просто человеческое существо. Массаж головы в парикмахерской, прививка от гриппа, которую я делала прошлой зимой, — ко мне прикасаются только люди, которым я плачу за это деньги, почти всегда предварительно надев одноразовые перчатки. Я просто констатирую факты.