Гейл Ханимен - Элеанор Олифант в полном порядке [litres]

— В этом нет необходимости, — ответила я, немного раздраженная, — недавно мы с ним отобедали, что происходит нередко. Какая жалость, что я тебя увидела только сегодня — а то могла бы передать ему привет от тебя .

Она уставилась на меня.

— Я… я не знала, что вы так тесно общаетесь…

— Мы обедаем еженедельно, — ответила я.

— Ах, обедаете… тогда ладно! — сказала она и по какой-то причине развеселилась. — Ну, как я уже говорила, мне пора бежать. Была рада встретить тебя, Элеанор!

Я на прощание махнула ей рукой. Просто невероятно, как проворно она ухитрялась бежать на своих каблуках. Мне стало страшно за ее лодыжки. К счастью, они выглядели довольно крепкими.

Сегодня на Марии Темпл были желтые колготки, дополненные лиловыми ботильонами. Желтые колготки не украшают мускулистые икры, отметила я.

— Элеанор, возможно, мы могли бы вернуться к разговору о вашей матери? Не попробовать ли нам…

— Нет, — сказала я.

Тишина.

— Хорошо, хорошо. Может, тогда расскажете об отце? До сих пор вы о нем еще ни разу не упоминали.

— У меня нет отца, — сказала я.

Опять эта жуткая тишина. Это раздражало, но в конечном счете тактика Марии сделала свое дело. Молчание длилось целую вечность, и в конце концов я не смогла его больше выносить.

— Мамочка говорила, что… думаю, что ее… знаете, когда я была ребенком, она напрямую об этом не говорила, но, повзрослев, я пришла к выводу, что она стала жертвой… сексуального насилия, — сказала я, выразившись довольно неэлегантно. — Мне неизвестно, как его зовут, и я никогда его не видела.

Мария писала что-то в своем блокноте. Потом подняла глаза.

— Скажите, а вам хотелось бы иметь отца? Или человека, который бы его заменил? Вы испытывали в нем потребность?

Я посмотрела на свои руки. Как же это было трудно — говорить в открытую о подобных вещах, вытаскивать их для пристального рассмотрения, хотя они прекрасно себя чувствовали на своем обычном месте, надежно спрятанные.

— Человек не может испытывать потребность в том, чего никогда не имел, — наконец ответила я.

Эту фразу я где-то вычитала, и она была похожа на правду.

— Сколько я себя помню, всегда были только я и… она. Больше ни с кем нельзя было поговорить или поиграть, ни с кем у меня нет общих детских воспоминаний. Однако мне не кажется, что это так уж необычно. И в любом случае, мне это никак не навредило.

Я почувствовала, что эти слова кислой горечью отозвались в желудке, закручиваясь там вихрем.

Мария продолжала писать, не поднимая головы.

— Ваша мать когда-нибудь говорила о совершенном над ней насилии? Она знает, кто это сделал?

— Во время нашего первого разговора я, кажется, ясно дала понять, что не желаю о ней говорить.

Она заговорила очень мягко:

— Конечно. Не волнуйтесь, Элеанор, если не хотите, мы не будем о ней разговаривать. Я упомянула о ней лишь в связи с вашим отцом. Я пытаюсь что-то о нем выяснить, понять, какие вы испытываете к нему чувства.

Я задумалась.

— Я не испытываю к нему никаких чувств, Мария.

— Вы никогда не думали о том, чтобы его найти?

— Насильника? Вот уж не думаю.

— Взаимоотношения дочери и отца порой оказывают влияние на ее дальнейшие отношения с мужчинами. Что вы об этом думаете, Элеанор?

Я взвесила ее слова.

— Ну, — сказала я, — мамочка не особенно жаловала мужчин. Впрочем, на самом деле она никого не жаловала. Она считала, что большинство людей нам не подходят, независимо от их пола.

— Что вы имеете в виду? — спросила Мария.

Ну, вот мы и опять подобрались к мамочке, хотя я категорически это запретила. Однако, к немалому моему удивлению, я начала получать удовольствие оттого, что безраздельно владею вниманием Марии Темпл. Возможно, дело было в отсутствии зрительного контакта. Я расслаблялась, как будто просто беседовала сама с собой.

— Мамочка хотела, чтобы мы взаимодействовали только с правильными, хорошими людьми, — она много об этом говорила. Она требовала, чтобы мы вежливо разговаривали, соблюдали этикет. Как минимум час в день заставляла нас учиться красноречию. У нее… скажем так, она применяла довольно прямолинейные методы воспитания, если мы говорили или делали что-то не то. То есть постоянно.

Мария кивнула, приглашая меня продолжать.

— Она утверждала, что мы заслуживаем всего самого лучшего и что даже в самых стесненных обстоятельствах должны вести себя как подобает. Порой у меня возникало впечатление, что она считала нас чем-то вроде августейших особ в изгнании… родственниками низвергнутого царя или короля, что-то такое. Я старалась изо всех сил, но все равно мне не удавалось выглядеть и вести себя так, как она считала нужным. И она очень огорчалась и сердилась. Заметьте, это касалось не только меня. Никто и никогда не был достаточно хорош. Она всегда говорила, что мы должны стараться на случай, если нам встретится тот, кто достаточно хорош. — Я покачала головой. — Полагаю, поэтому я здесь в итоге и оказалась. Я все пыталась найти кого-то приличного, запуталась и превратила свою жизнь в сплошной бардак.

Я осознала, что дрожу всем телом, будто мокрый пес в холодное утро. Мария взглянула на меня.

— Давайте двинемся дальше, — мягко сказала она. — Не могли бы вы рассказать немного о том, что случилось после того, как вы с вашей матерью пошли разными путями? Каков был ваш опыт пребывания под опекой?

— В приемных семьях все было… в порядке. В детском доме все было… в порядке. Меня никто не обижал, мне всегда было что есть и пить, у меня была одежда, обувь, крыша над головой. Я каждый день ходила в школу, пока мне не исполнилось семнадцать, потом поступила в университет. Мне правда не на что жаловаться.

— А как насчет других ваших потребностей, Элеанор? — очень тихо спросила Мария.

— Боюсь, я не до конца вас понимаю, — озадаченно сказала я.

— Чтобы быть здоровыми, счастливыми личностями, людям нужно удовлетворять самые разные потребности. То, о чем вы сейчас говорили, относится к самым базовым, физическим нуждам, таким как пища, кров и тепло. А как насчет ваших эмоциональных потребностей?

Я была совершенно сбита с толку.

— Но… у меня нет эмоциональных потребностей, — сказала я.

Какое-то время мы обе молчали. Наконец Мария откашлялась и произнесла:

— Они есть у каждого, Элеанор. Мы все — а в особенности дети — должны знать, что нас любят, ценят, понимают и принимают такими, какие мы есть…

Я ничего не ответила. Для меня это было открытием. Я подождала, пока эта идея уляжется у меня в голове. Она выглядела убедительно, но нуждалась в длительном, тщательном рассмотрении в тиши и одиночестве моей квартиры.

— В вашей жизни, Элеанор, когда-нибудь был человек, выполняющий подобную роль? Человек, который вас понимал? Который любил вас такой, как есть, безоговорочно?