Такидзи Кобаяси - Краболов

Первым шел американский фильм из истории колонизации Запада. Отбиваясь от туземцев, борясь с природой, люди падали, опять поднимались и шаг за шагом проводили железную дорогу. На их пути в одну ночь возникали города, один за другим, словно стыки рельс. Железная дорога продвигалась все вперед и вперед, и всё дальше росли города. На экране показывали связанные с этим трудности, и вперемежку, то выступая на передний план, то отступая на задний, развертывался роман между рабочим и дочерью директора Компании. При последнем кадре бэнси возвысил голос:

— Протянувшаяся на сотни и сотни миль железная дорога, наконец завершенная благодаря самоотверженности многих, многих юношей, как гигантская змея, побежала по полям, пересекла горы, и вчера еще дикая земля стала достоянием страны.

Фильм закончился объятиями директорской дочки и рабочего, вдруг принявшего облик джентльмена.

За этой картиной последовал коротенький европейский комический фильм, вызвавший только бессмысленный смех.

Японская картина рассказывала о бедном японском типе, который начал продавцом бобов, разносчиком газет, потом стал чистильщиком обуви, поступил на завод, сделался «образцовым рабочим», пошел в гору и стал богачом.

Бэнси воскликнул, хотя такого титра и не было:

— Поистине, если не усердие мать успеха, то что же?

Эта тирада вызвала искренние аплодисменты подростков-чернорабочих. Но из толпы рыбаков и матросов раздался громкий голос:

— Врешь! Кабы так, я давно б уже был директором.

И все громко расхохотались.

Потом бэнси рассказывал:

— Мне от дирекции было приказано: «На это место нажми хорошенько да еще и повтори несколько раз!»

Под конец были показаны различные заводы и конторы Компании. Показали и «усердно» работающих рабочих.

По окончании сеанса все перепились. Сакэ сильно подействовало, так как люди давно уже не брали в рот спиртного и были переутомлены. Под тусклой электрической лампой плавали облака табачного дыма. Воздух был спертый, затхлый; рыбаки раздевались, повязывали голову платком, сидели, скрестив ноги, лежали, выставив зад, громко кричали и переругивались. Иногда поднималась драка.

Так продолжалось за полночь.

Рыбак из Хакодате, больной бери -бери и потому всегда спавший, попросил, чтобы ему приподняли подушку, и смотрел на веселье. Его приятель-земляк стоял рядом, прислонившись к столбу, ковырял в зубах спичкой и цыкал.

Было уже довольно поздно. По лестнице «нужника» скатился, как куль, рыбак; одежда и правая рука у него были в крови.

— Ножи! Ножи! Берите ножи! — кричал он. — Мерзавец Асагава куда-то сбежал! Нет его! Я его убью!

Это был рыбак, которого уже не раз бил инспектор. Схватив кочергу, с налитыми кровью глазами, он опять выбежал; никто его не остановил.

— Эге! — Рыбак из Хакодате взглянул на товарища.— И рыбаки не всегда остаются дураками. Это становится занятным!

На другой день узнали, что на столе в каюте инспектора все было перебито. Сам инспектор уцелел только потому, что на свое счастье не оказался в каюте.

Небо было в легких дождевых облаках. До вчерашнего дня еще лил дождь. Теперь похоже было, что он вот-вот перестанет. На море, сером, как пасмурное небо, такой же серый дождь время от времени поднимал легкую волнистую рябь.

После полудня подошел миноносец. Столпившись у борта, свободные рыбаки, чернорабочие и судовая команда оживленно тараторили о миноносце. Он был в диковинку.

С миноносца спустили шлюпку, и группа офицеров направилась к краболову. На нижней площадке трапа, спущенного с борта, их ожидали капитан, начальник цеха, инспектор и начальник чернорабочих. Когда шлюпка причалила, офицеры и начальство краболова отдали друг другу честь и, предводительствуемые капитаном, стали подниматься по трапу. Инспектор взглянул наверх, нахмурил брови, скривил рот и махнул рукой;

— Нечего смотреть! Ступайте себе, ступайте!

— Ишь какой важный, сволочь!

Задние стали напирать на передних, и рыбаки всей толпой спустились в цех. На палубе остался тяжелый запах.

— Какая вонь! — поморщился молодой офицер с холёными усиками.

Шедший вслед за ним инспектор суетливо забежал вперед, что-то сказал и несколько раз поклонился.

Рыбаки издали смотрели, как при каждом шаге стукаются о зады и подскакивают разукрашенные кортики фицеров. Серьезно обсуждали, какой из офицеров самый важный, какой менее важный. Под конец даже чуть не поссорились.

— Тут, пожалуй, и на Асагава никто смотреть не станет, сказал один из рыбаков и стал изображать чванные повадки инспектора. Все расхохотались.

В этот день ни инспектор, ни начальник чернорабочих не показывались. Поэтому все работали с прохладцей. Пели, громко переговаривались за станками.

— Вот бы всегда так работать!

Когда работа кончилась, рыбаки вышли на верхнюю палубу. Проходя мимо салона, они слышали пьяные, разнузданные выкрики.

Вышел бой. В салоне было душно от табачного дыма. По возбужденному лицу боя градом катился пот. В руках у него были пустые бутылки из-под пива. Движением подбородка показал на карман штанов:

— Лицо, будьте любезны...

Один из рыбаков достал его платок и, вытирая ему лицо, спросил:

— Как там?

— Ох, ужасно! Так и хлещут. А о чем говорят! У той женщины, мол, так-то, а у этой так-то. Сбился с ног из -за них. Они так пьяны, что, явись сюда сейчас чиновник министерства, они бы так и скатились с трапа.

— А зачем они явились?

Бой изобразил на лице полное недоумение и торопливо побежал на камбуз.

Рыбаки поели китайского риса, такого рассыпчатого, что его трудно было зацепить палочками, и соленого супа из мисо, в котором, как клочки бумаги, плавали овощи.

— Европейская еда! Ни разу ее не то чтобы есть, даже видеть не приходилось. А сколько ее потащили в салон!

— А, черт побери!

Сбоку над столом висел плакат, на котором неуклюжим почерком было написано:

«Кто привередничает из-за еды, тот никогда не станет великим человеком».

«Цените каждое зернышко риса. Это плод пота и крови».

«Терпеливо выносите неудобства и трудности».

На полях внизу были непристойные надписи, как в общественной уборной.

После еды перед сном все ненадолго столпились вокруг печки. Разговор от миноносца перешел на военную службу. Среди рыбаков было много крестьян из провинций Акита, Аомори, Иватэ. Армией, сами не зная отчего, они просто бредили. Оказалось много таких, которые уже побывали на военной службе. Теперь они вспоминали о своем тогдашнем солдатском житье-бытье, полном жестоких притеснений, как о чем-то родном, милом.

Поздно вечером, когда все уже уснули, шум из салона все еще доносился вниз, проникая через доски палубы и обшивку бортов. Иногда кто-нибудь из рыбаков просыпался и шептал: «Еще не угомонились? Ведь уже светает!» Слышался стук чьих-то каблуков —вероятно, боя, бегавшего взад и вперед по палубе. В самом деле, кутеж продолжался до зари.