Такидзи Кобаяси - Краболов

И ведь ничего не поделаешь. Ему пришло в голову, что и сами они находятся на такой же старой калоше.

Все краболовы были старые калоши. Директорам из Марубиру [5] Марубиру (или Маруноути) — деловой квартал Токио. совершенно безразлично, что на севере, в Охотском море, гибнут рабочие. Капитализм зашел в тупик, и когда денежный рынок оказывался насыщенным и проценты падали, капиталисты брались за что угодно и, как обезумевшие, где угодно прокладывали себе кровавый путь. И вот перед ними — краболов, пароход, который даст верные сотни тысяч иен... есть от чего потерять голову!

Краболов — плавучая фабрика, то есть «фабричное», а не «курсирующее» судно, поэтому он не подлежит обычным законам навигации. Расшатавшееся за двадцать лет судно, разбитое, как сифилитик, и годное только на слом, кое-как снаружи подкрашенное, беззастенчиво является в Хакодате. «Почетные калеки» русско-японской войны, выброшенные, как рыбьи кишки, госпитальные и транспортные судна кажутся тенями, бледными привидениями. Стоит развести пары посильней, как трубы лопаются. Когда пароход, зашедший в русские воды и преследуемый русским сторожевым судном (а это случается часто), дает быстрый ход, каждая часть его жалобно скрипит, и кажется, что он вот-вот рассыплется на куски. Он дрожит, словно разбитый параличом.

Но это никого не смущает. Потому что теперь такая пора, когда «ради Японской империи» надо пускаться на все. К тому же, хотя краболов и настоящая «фабрика», но и фабричные законы к нему не применяются. Поэтому другой такой же удобной обстановки нельзя найти.

Сообразительные директора прикрепили к этому делу ярлык: «Ради Японской империи». Шальные деньги текут к ним в карманы. Чтобы действовать наверняка, они, развалившись в автомобилях, обдумывают, как бы им пробраться в депутаты. А в эту же самую минуту за тысячи миль от них, в северном темном море, рабочие «Титибумару» ведут смертельную борьбу с ледяными волнами и режущим ветром!

Спускаясь по трапу к «нужнику», студент думал: «Нет, это и нас касается!»

Прямо против лестницы в «нужник» на стене висела прыщавая от рисовых зерен, использованных вместо клея, бумажка, на которой со множеством ошибок было написано:

Кто откроет местопребывание горнорабочего Миягути, получит две пачки «Батт» [6] «Батт» — распространенная марка дешевых папирос. и полотенце.

Инспектор Асагава

Дождь и туман не прекращались уже несколько дней. Затянутая пеленой береговая линия Камчатки казалась вытянутой, как минога.

«Хаккомару» бросил якорь в открытом море, в четырех морских милях от берега. На протяжении трех миль от берега была зона русских вод, и вход туда был запрещен.

Разобрав невода, стали готовиться к ловле крабов. На Камчатке светало в два часа ночи; поэтому рыбаки налились спать вповалку, как были, совершенно одетые, и высоких резиновых сапогах выше колен.

Студент из Токио, обманом завербованный на краболов, бурчал, что такие порядки никуда не годятся.

— «Каждый будет спать отдельно». Ишь как ловко говорил!

— Это верно. Спим-то отдельно, только вповалку.

Студентов было около двадцати человек. Из положенных шестидесяти иен аванса у них вычли стоимость проезда, оплату гостиницы, одеяла, тюфяка, да еще дорожные расходы, так что, когда они явились на пароход, каждого было семь иен долгу. Когда они, наконец, это поняли, они опешили больше, чем если бы у них на глазах деньги превратились в сухие листья. Вначале они держались среди рыбаков отдельно тесной кучкой, словно падшие духи, ввергнутые в скопище каких-то дьяволов.

С тех пор как они отплыли из Хакодате, уже на четвертый день, от грубой однообразной пищи и вечно одинакового супа у всех студентов здоровье стало сдавать. Ложась спать, они поднимали колени и пальцем пожимали друг другу голень. Они проделывали это по нескольку раз в день, и от того, поддавались мускулы или нет, их настроение мгновенно прояснялось или мрачнело [7] Онемение ноги — один из симптомов бери-бери. Эта болезнь очень распространена на севере Японии, особенно при плохом питании. . У двоих-троих голень уже немела, точно от слабого электрического тока. Свесив ноги с полки, они били ребром ладони по колену, пробуя, дергается ли нога.

К тому же случалось, что по нескольку дней у них не было стула. Один из студентов пошел к доктору за слабительным. Вернулся он бледный от негодования.

— Такой, говорит, «роскоши» у них нет!

— Видно, этот пароходный врач — штучка!..—сказал старый рыбак. Горняк проговорил:

— Все они хороши! У нас на шахте врач тоже был штучка.

Когда рыбаки уже лежали вповалку, вошел инспектор.

— Что, уже спите? Слушайте: получено радио, что «Титибумару» затонул. Подробности неизвестны. — Скривив губы, он сплюнул. Это вошло у него в привычку.

Студент сейчас же вспомнил то, что слышал от боя. Негодяй! Хладнокровно говорит о жизни нескольких сот человек, которых он убил своей собственной рукой. «Утопить его мало!» — подумал он.

Все приподнялись. Начались шумные разговоры. Инспектор повел плечом и ушел, не прибавив ни слова.

Чернорабочий, пропавший без вести, был пойман два дня назад, когда выходил из-за котла. Он прятался двое суток, но проголодался и не вытерпел. Поймал его пожилой рыбак. Молодые рыбаки рассердились и грозили его избить.

— Вот пристали! Сами не курите, так и не понимаете, что значит табак. — Держа две пачки «Батт», он со смаком затягивался.

Чернорабочего инспектор раздел до рубашки, втолкнул в одну из двух рядом расположенных уборных и навесил снаружи замок. Сначала рыбаки старались не ходить в уборную. Они не в силах были слышать жалобные стоны за стеной. На второй день голос стал хриплым, срывающимся, стоны — прерывистыми. В конце дня, закончив работу, рыбаки, встревоженные, сейчас же пошли к уборной, но уже не слышно было стука в дверь. Даже когда его окликали, ответа не было. Поздно вечером Миягути вытащили: он лежал ничком, уцепившись рукой за перегородку, засунув голову в ящик для бумаги. Губы у него посинели, он казался мертвым.

По утрам было холодно. К трем часам уже светало. Вставали, ежась, засовывали окоченевшие руки за пазуху. Инспектор обходил помещения рабочих, рыбаков, матросов, кочегаров и без стеснения сталкивал с постели простуженных и больных.

Ветра не было, но при работе на палубе концы пальцев на руках и ногах деревенели. Надсмотрщик, грязно ругаясь, загонял полтора десятка своих рабочих в цех. К концу его бамбуковой палки был прикреплен ремень. Это для того, чтобы ленивых можно было достать и через станок.

— Миягути выпустили только вчера, он не может языком пошевелить, а сказано — во что бы то ни стало сегодня заставить его работать. Давеча инспектор пнул его ногой, — сообщил, поглядывая на надсмотрщика, хилый рабочий, друживший со студентом,— а он и не двигается. Похоже, что его оставили в покое, а все же...