Яра Рибникар - Ян Непомуцкий

А если бы я остался с моей англичанкой в Бирменгеме? Если бы Михал подписал контракт в Мюнхене, а не в Саратове? Если бы не отказался от берлинского предложения, полученного в канун революции? Если бы я не покинул родину после сараевского покушения? Если бы в Москве я переменил решение? Время еще было. Даже квартиру бы мог получить.)

Мы ехали. На некоторых станциях с трудом отбивались от пассажиров, тщетно искавших свободные места. Показывали документы, подтверждавшие предоставление вагона в наше личное распоряжение. На больших остановках мой старый спутник выводил собачонку на прогулку. Это плохо кончилось. В городе Н. поезд тронулся неожиданно. Он успел вскочить, старуха закричала — собачонка осталась на перроне. Она бежала за нами, открыв пасть, вывалив язык. Высунувшись из вагона, мы следили за ней взглядами, до нас доносился лай, ошалелый визг, а потом мы уже ничего не слышали, а только смотрели, смотрели, пока она не исчезла.

Приходили контролеры, осматривали багаж, проверяли документы. Мешок с солью стоял у массивной ножки рояля на самом проходе. Каждый при входе спотыкался о нагромождения узлов и налетал прямо на мешок. Но о нем нас никто не спрашивал. Однажды контролер пнул ногой в мешок, проверяя, что в нем. Сердце мое сжалось. Но он спокойно продолжал осмотр, посмотрел на рояль, на нас и вышел. Соль была благополучно доставлена в Москву. Не предполагал я и того, что Женя договорилась с властями, чтобы наш вагон перевели на запасный путь, пока мы не найдем жилье. Где остановиться в Москве? Женя осталась караулить вещи, старик отправился разыскивать своих родственников, я же пошел в Консерваторию. Встретили меня сердечно. Директор разрешил поставить рояль в помещении Консерватории. Тем самым основная проблема была решена. Разузнать о каком-нибудь временном жилье меня направили к моему бывшему коллеге Б., который жил в большой квартире в новом доме для работников искусства. Здание принадлежало Наркомпросу, в нем жил даже Максим Горький. Огромный корпус. Одна квартира была пустой, она предназначалась для неизвестного мне университетского профессора, который должен был ее занять первого сентября. Мне предложили временно вселиться в нее. Седьмой этаж без лифта, мы основательно попотели, пока внесли в квартиру наши сундуки и узлы. Но кров над головой у нас был. Мне казалось, что вторая половина моей жизни, уже без Михала, так или иначе начинается.

Я взял в библиотеке ноты для органа и принялся каждый день играть в Большом зале Консерватории, чтобы восстановить прежнюю технику, так как многие годы не прикасался к органу. Потребуется два месяца, думал я, чтобы полностью восстановить технику. Однако тем временем за кулисами Консерватории против меня готовилась интрига. Кто был инициатор? Мой бывший коллега по работе, которого я и Михал в свое время в Саратове спасли от увольнения с преподавательской работы из-за так называемой моральной неустойчивости (ходили слухи, что он гомосексуалист), наши два голоса обеспечили большинство на совещании преподавателей; он заявил, что никогда не слышал, чтобы я играл на органе, что, впрочем, соответствовало действительности, так как в Саратове я работал пианистом, но он ставил под сомнение и мои ссылки на прежнюю работу органистом. Разумеется, они не знали, что у меня совсем другая цель, что моя Москва решительно отличается от их Москвы, что я не стремлюсь к карьере, а ищу временный заработок и жилье, где мы трое, Женя, ребенок и я, могли бы перебиться, пока… И здесь мои тревожные раздумья обрывались: пока…

Но из-за ситуации в Консерватории, которая была более чем неясна (хотя коллеги и уверяли меня, что в конце концов все кончится благополучно), я провел несколько бессонных ночей, толкнувших меня к следующему шагу. Мы были советские граждане. Уехать из страны можно было только легально. Но как? В то время это было почти невозможно. Пускаться в авантюру с нелегальными способами отъезда я не хотел. Будь мы чехи-репатрианты, мы могли бы присоединиться к эшелону с возвращавшимися бывшими австро-венгерскими солдатами, разбросанными по всей России, или чехословацкими легионерами, которые обратились за помощью к новому чехословацкому государству. В Москве это новое государство имело торговое представительство. Его возглавлял X. Он прекрасно говорил по-русски, потому что долгое время провел в Киеве, хорошо знал обстановку и отношения в тогдашнем советском обществе. Он был больше русским, чем чехом. Мы сразу же нашли общий язык. Он помог мне составить просьбу о репатриации. Обещал всякое содействие, но предупредил, что процедура эта длится очень долго, и поэтому счел необходимым связать меня с миссией, которая будет нам оказывать помощь. Эта связь в самом деле для нас была спасительной. Мы получали молоко для ребенка, мясные и овощные консервы, сахар. В Консерватории я не поднимал вопроса о работе, а там не требовали, чтобы я забирал рояль, занимавший у них место в зале. Один коллега, валторнист Ф., предложил мне место музыкального инструктора в клубе Государственной типографии. Клуб размещался во дворце мультимиллионера, фабриканта и известного мецената Морозова. Я вел в клубе музыкальный кружок, который посещали молодые девушки, работницы этой типографии. Я с удовольствием ходил на занятия. Работницы и рабочие, организовавшие клуб, сохраняли помещение в том виде, в каком оно им досталось. Драгоценные ковры, паркет из разноцветного дерева, китайские вазы, венецианские люстры и зеркала — все это блестело чистотой, сохранялось в безукоризненном порядке. Слушали они меня с исключительным вниманием, были счастливы, когда овладели основами игры на фортепьяно, следили за моей игрой, с вниманием выслушивали мои объяснения. Я получал небольшой гонорар и, что самое главное, хлеб, муку, крупу.

Женя навела в квартире порядок, поддерживала связь с миссией, получала в клубе паек, готовила, даже приглашала гостей, наших старых саратовских знакомых, оказавшихся в то время в Москве. Самым большим деликатесом для них были консервы с мясом и овощами, которые мы получали в чехословацкой миссии. Мои саратовские связи помогли мне еще кое в чем: мне предложили работать с двумя эстонскими певицами, готовить их к концертам. Друг Михала, дирижер московской оперы Александров, с которым я встречался в Ростове и Саратове (Михал в девятьсот восьмом году был у него концертмейстером, а вслед за Михалом приехал и я), предложил мне репетировать с его оркестром. Взялся и за эту работу.

Тем временем наступило первое сентября, приехали хозяева квартиры. Я был в панике. Все мои попытки найти жилье оказались безуспешными. Нашла решение Женя: мы сняли квартиру у каких-то ее родственников, двух старых теток, с которыми раньше она не поддерживала связи, потому что ее мать их не любила. Женя сумела их обворожить, и они пустили нас в свою квартиру. Эта квартира, как и всякая коммунальная квартира, была забита жильцами, но одну комнату занимали молодожены — студенты, уехавшие куда-то на каникулы. Мы поселились в их комнате. Когда же эти молодые люди вернулись и застали нас в своем жилище, они спокойно предложили разделить комнату большим одеялом. Так и сделали. Ко всем невзгодам относились с юмором. И с другими жильцами неплохо ладили. Такова была общая атмосфера. Я не помню ни одной ссоры. А через две недели освободилась по соседству комната, и мы снова располагали комфортом закрытых дверей. Приближалась зима. Женя достала маленькую железную печку, наподобие тех, какие были у всех наших соседей, такую маленькую, что ее можно было топить клочками бумаги, щепками и всем, что попадалось под руку, и таким образом даже вскипятить чай. И для всего другого у нас была своя технология: каша, наша основная пища, вскипала на печке, потом быстро заворачивалась в одеяло, накрывалась подушками и всем, что сохраняет теплоту, и помещалась в корзину. Мы отправлялись по своим делам, а через три-четыре часа обед был готов. Каша получалась разваристая, теплая. Это было главное блюдо, все остальное появлялось время от времени как добавка. Дымоходные железные трубы пришлось протянуть через всю квартиру до самой кухни, так как в стене нашей комнаты не оказалось дымохода. Из стыков в трубах капала черная жидкость, так что приходилось подставлять под них пустые консервные банки, опорожнявшиеся всякий раз, когда они наполнялись доверху. Нэп вызвал оживление торговли. На рынке бойко шел обмен товара на товар, продавали и за деньги. Здесь можно было достать все, что угодно. Рояль я перевез к себе на квартиру. Несколько человек из оперы сколотили гастрольную труппу, в которую включили и меня. Сейчас мы назвали бы это «левым» заработком. В концертном исполнении, с роялем вместо оркестра, мы ставили оперы в рабочих клубах, на больших предприятиях, давали «Фауста», «Паяцев», «Севильского цирюльника» и другие. Платили нам деньгами и продуктами. Однажды я даже получил отрез на брюки, за который Женя на рынке получила немалые деньги.