Ирина Шатырёнок - Жить будем потом

Стало легче, холодная испарина тонкой струйкой потекла по шее, спине. Серж провалился в какой-то гулкий, черный колодец. Он долго летел в глуби­ну, мелькали тени, лица, свистело в ушах, он слышал обрывки забытых мело­дий, голоса, крики, сильное эхо ударило по ушным перепонкам, оглушило, но боли не было. Босые ноги почувствовали приземление, теплую воду. Она тихо плескалась, омывала усталые ступни, тянуло лечь прямо на волны, рас­твориться в светлом, прозрачном мерцании реки. Река серебристо мерцала, как рыбья чешуя. Лицо медленно погружалось в мягкие речные струи, тело казалось легким, бесплотным. Ноги нащупали дно, здесь было совсем неглу­боко. Голова уткнулась в песочный берег. Солнечный свет ласково щекотал закрытые веки. Не хотелось открывать глаза. Это марево, сновидение, сейчас все закончится, и я проснусь.

— Парень, ты чего, нахлебался? Давай руку, подмогу.

Угрюмый старик в видавшей виды солдатской пилотке согнулся над тем­новолосым мальчиком, тот только что вынырнул из воды, почти бездыханный, смертельно бледный, с синими губами, он еще плакал, несвязно бормотал, в каком-то мучительном беспамятстве откашливался, всхлипывал, звал кого-то по имени.

— У тебя солнечный удар, целый день на солнцепеке. видел тебя, твой дружок давно сбежал, объел куст малины и ходу, а тебя бросил... Думал, ты утоп, а ты счастливчик. Как зовут?

Мальчик с трудом разлепил тяжелые веки, вспомнил сонного рыбака, что дремал утром на берегу, сидя на перевернутом ведре, выдохнул:

— Серый. Сергей.

Хотел рассказать про сон, который еще несколько минут назад помнил так явно, отчетливо, со всеми мелкими деталями. Теперь видения ускользали, исчезали, как будто быстро сворачивалась старая кинолента, и все ее кадры рассыпались и превратились в пыль. Из горла у него вдруг маленьким фонтан­чиком брызнула вода, окрашенная алой кровью.

— Ох ты, парень, лежи, лежи пока, дыши глубоко, не бойся, ты жив, не утонул.

Мальчик не понимал, как он оказался в воде, голова гудела и раскалы­валась от боли, мизинец левой руки болел, его покалывали мелкие, острые иголочки. Он поднял вверх тяжелую руку, мизинец был передавлен тонкой бечевкой для упаковки, такой обычно перевязывают в магазинах коробки. Он пристально всматривался в колечко из тонкого шпагата, силился вспомнить что-то очень важное и не мог.

К нему подошла сероглазая девочка в белой панамке.

— На, — протянула красноватый слоистый камень в черно-золотых про­жилках, на солнце они рассыпались зеркальными капельками брызг.

Камень был влажным и теплым, как и рука девочки.

— Красивый, — отозвался мальчик.

— Это слюда блестит, — сказал рыбак. — Тут много таких камней.

Молодая женщина в соломенной шляпке с красной ленточкой в белый горошек окликнула девочку.

— Зоя, вернись, мы уже уходим!

— Зоя, Зоя, — повторил мальчик.

Когда-то давно он слышал это звонкое имя, но где, когда, забыл, все забыл. Слово «Зоя» заливчато отозвалось в голове слабым эхом, булькнуло, как камешек по серебристой воде, и исчезло в глубинах памяти.

Мальчик чувствовал во всем теле невероятную тяжесть, спина ныла, как у глубокого старика, ломило в суставах, в глазах застыла печаль, будто он про­жил долгую-долгую жизнь.