Ирина Шатырёнок - Жить будем потом

— Кто его знает, может, у него под каждым окном такой тайник, не последнее берем, наследнице причитается, а давай проверим другие подокон­ники, — подначивала напарника.

Напарник промолчал.

— Оставлю себе ключик от дома, может, пригодится, — голос девушки дрогнул, глаза опасно увлажнились. Еще чего, не хватало распуститься, не хотелось, чтобы Серж заметил ее минутную слабость. Назад дороги нет.

— Присядем на дорожку, Зайка, — окинул взглядом развороченный дом. — Может, оставишь покаянную записку?

Серж взял из рук Зойки сумочку, увесистый чемодан, и парочка вышла из дома. Зойка хотела оглянуться, попрощаться с родным гнездом, знала, что больше сюда не вернется, но у ворот уже сигналил таксист. Бежала, как будто кто-то гнал ее в шею, спиной чувствовала чей-то взгляд, в затылке даже стало горячо.

Всю садовую дорожку усыпали спелые яблоки с красными бочками, малиновка в этом году ранняя, сладкая. Над неубранными плодами звенели жадные осы, воздух был пропитан винным запахом и какой-то тихой печалью. Зойка на бегу наклонилась, захотела поднять с земли несколько сочных темно­малиновых яблок, но наступила высоким каблуком на один сладкий фрукт, он с хрустом треснул под подошвой ее новенькой туфли, развалился, брызнул соком и некрасиво растекся. Она тут же почувствовала, как жало осы вонзи­лось в кисть руки. Так мне и надо, предательница, воровка! Мама, мамочка, папа, простите свою дочку-беглянку.

Зойка не знала, что накануне Серж с подельниками обчистил дома мест­ных цеховиков. Всех заранее предупредили, большим грабежом не пугали, трусливые и острожные добровольно сдали назначенную долю излишков нетрудовых доходов. У тех, кто сопротивлялся, забрали силой, накинув сверху процент за нанесенный моральный ущерб. Никто из потерпевших не побежал в милицию.

Серж справедливо рассчитался с помощниками, просил до вокзала не провожать.

— Не прощаюсь, может, еще и свидимся.

Провинциальный городок их детства уплывал вместе с платформой, зданием старинного вокзала, выкрашенным в бледно-бутылочный цвет. В лучах вечернего солнца высокие оконные стекла багрово пылали, массив­ные станционные часы замерли на цифре «6», поезд набирал ход, промелькну­ли крыши знакомых низких домиков, зеленые склоны за переездом. Колеса выстукивали «про-щай, про-сти, про-щай, про-сти.». В груди у Сержа что-то больно сжалось, но быстро отпустило, утром они будут в Москве, рядом стояла Зайка, ее теплая ладонь коснулась его плеча. Все будет хорошо, жизнь продолжается, он не один.

Летний солнечный день угасал, по календарю яблочный Спас — 19 авгу­ста 1991года.

«В больничке загнусь, не дотяну срок», — заключенный поднял голову, узкое окно напоминало щель, третий этаж, а все зарешечено.

Врач разрешил по утрам открывать форточку, проветривать палату. Сани­тар Митя соорудил из коробки от обуви кормушку для птиц, каждый мог насыпать хлебных крошек.

Все лето прилетали воробьи, с началом осени заглянула раз любопытная синичка, чиркнула, клюнула и сорвалась вдаль по своим делам. Но с началом октябрьских холодных дождей птицы почти не прилетали. Последний раз мимо пронеслась стайка мелкой птицы — рябинника. Ночью выпал мокрый снег, ветром его подсушило, к утру на земле образовалась ледяная корка, похо­жая на белую накрахмаленную скатерть. Птицы разделились на несколько дружных бригад, поочередно порхали быстрыми стайками с крыши на рябину и обратно, за несколько часов объели красные грозди. Рябинники торопились, были небрежны, суетливо глотали горькую ягоду. Много ее, крупной, как коралловые бусинки, выпадало из их клювов на свежий снег. Теперь наст под окнами весь был окровавлен яркими пятнами.

Серж подполз к окну, с тоской смотрел на все, что осталось от урожая ягод.

Дерево было старое, росло в тени, неудачное место в углу лазарета, из-за нехватки солнца ствол криво выгнулся, но из последних сил тянулось из тени к свету.

Голова горела, а внутри тела было холодно, знобило, хотелось тепла, горячего чая, не привычного чифира, а домашнего чаепития, с баранками, нет, лучше мягкий батон с хрустящей корочкой, зубов нет грызть сухие баранки, все выкрошились, выпали, режет десны. Прижался горячим лбом к влаж­ному стеклу, сглотнул сухую слюну, долго кашлял, размечтался о малиновом варенье, о пузатой голубой чашке, куске мягкого желтого масла.

Серж пытался вспомнить, что пошло у них не так, когда Зойка стала ему врать и подворовывать? Своды больничного потолка давили, мешали сосре­доточиться, сознание путалось. Он понимал, что сейчас провалится в бездну, начнется бред, из него трудно вырваться. Силился раскрыть глаза, казалось, клейкая слизь сомкнула их, он с трудом разлепил ресницы, увидел, как на потолке меняются темные разводы. Затем картинка исказилась, рисунок раз­мылся, на стенах проступили сизые тени, они медленно двигались, качались, напоминая струящийся табачный дым, из горла вырвался новый приступ кашля.

В начале 90-х государственные организации, стройконторы быстро акци­онировались, в министерствах паниковали, из их влиятельных коридоров уходила власть. Госпланы, госзаказы улетучивались, на местах тресты про­стаивали, рабочие увольнялись, искали лучшую долю и зарплату, уходили из ОАО с пустыми, обесцененными бумажками, их копеечные доли в общем котле ничего не стоили. Толковые руководители почуяли в воздухе запах ско­рых перемен, многие приспосабливались к новым условиям, рынок только зарождался, люди заговорили новым языком: «ваучер», «крыша», «братки», «капуста», «быки», «деревянный рубль», «стрелка», «мерин». Деньги стали легкими, утром есть, завтра нет.

Недвижимость какого-нибудь строительного треста превращалась в кол­лективную собственность новоиспеченных акционеров, но большинство пай­щиков разных ОАО она не интересовала. Изворотливые руководители быстро сообразили свою выгоду, за бесценок скупали у работяг акции. Появились вполне легальные схемы увода и отмывания денег, новая генерация рыночни­ков училась быстро.

За свободную наличку Серж проделал несколько успешных оптовых операций по скупке акций в одном незаметном строительном управлении. Подсказывал ему верные адреса старый кореш по тюремным нарам Миклуха. Он отошел от больших дел, тяжело болел, подкармливался информацией, которую сбывал бритоголовым пацанам. Были у Сержа и другие темные дела, по бухгалтерской отчетности они не проходили, канули в прошлое, оставив о себе приятные воспоминания в виде двух вместительных спортивных сумок, тесно набитых пачками стодолларовых купюр.

Сумки стояли на виду в прихожей. Зойка любила, курсируя по квартире, между прочим пнуть тяжелые баулы ногой. Большие деньги, спокойно свален­ные в углу, возбуждали ее, в серых глазах появлялось темное беспокойство, оно пьянило, молодая женщина расцветала. Она очень похудела, слетели все лиш­ние килограммы, с узких бедер сваливались джинсы, на лице выпирали высо­кие скулы, к тридцати годам Зойка все еще напоминала девочку-подростка, тон­кая шея, хрупкие ключицы, маленькая грудь, она никогда не носила лифчик, на голове по-боевому дрожал собранный вверх хвост густых каштановых волос.