Ирина Шатырёнок - Жить будем потом

Жизнь в первой половине 90-х напоминала лихорадку: деньги потекли к ним рекой, компаньоны мало спали, много работали, пили, как матросы на берегу, но водка не гасила внутренний огонь молодых желаний, азарта и при­ключений. К ночи Зойка и Серж валились смертельно усталыми на кровать, мгновенно засыпали. Наутро вставали свежими, полными сил, готовыми ввя­заться в любую авантюру.

«Жить будем потом, потом. а сейчас главное — капитал», — думал Серж, засыпая под теплой ладонью преданной подружки.

Зойка не менялась. Одна ее старая привычка прикипела намертво — при­купать после удачных операций в ювелирных магазинах дамские безделуш­ки — колечки с чистыми как слеза бриллиантами.

— На черный день. — горячо шептала она ему на ухо, покусывая мочку острыми зубками.

— Ты опять за свое, черный день бывает у лохов, — грубо перебил Серж, притягивая ее к себе за длинный хвост, руки ее податливо раскрылись, при­нимая в объятия его сильное тело.

Безделушки она не носила. Золотые колечки с камешками мешали, паль­цы рук чувствовали скованность, от острых камешков рвались тонкие кол­готки, когда натягивала прозрачную лайкру на длинные ноги. Равнодушно пришивала золотые колечки на видавшую виды вязаную шапку, та открыто валялась на одном месте — перед зеркалом на комоде, обманчиво поблески­вала, отливаясь богатством синих искр.

— Почти стразы, стекляшки, каждый так и подумает. Моя шапочка Мономаха, — часто повторяла, чему-то таинственно улыбаясь, недоговарива­ла, но про себя думала: «.в любой экстренной ситуации все мое — со мной, цап-царап».

Съемная квартира, чужая мебель, даже скрип половицы у балконной двери — раздражали. Все чисто, пусто, не обжито, как в гостинице, от чужих углов тоскливо ныло в груди. Серж во сне скрипел зубами, нервно крутился на смятых простынях, словно кто-то за ним гонится, душит, стонал и гром­ко матерится. В жизни редко ругался матом, в глубоком сне бессознательно отплывал от далеких берегов, был слаб и беззащитен. Среди ночи мог встать, под голубыми веками глаза вдруг странно застывали, с полузакрытыми сте­клянными глазами подходил к окну, что-то несвязно бормотал. Наутро ничего не помнил.

— Ты лунатик, это не опасно? — как-то озабоченно спросила Зойка.

Серж мрачно посмотрел в ее сторону, глаза погасли, лицо болезненно

скривилось, она хорошо знала его в минуты гнева, сейчас грубо рявкнет. В редкие минуты приступов бешенства не владел собой. Один раз схлопотала крепкую пощечину, за ерунду, посмеялась над его отметиной — над левым ухом расползлось пятнышко, прикрытое жесткими волосами. Серж хорошо приложился, по-мужски, на щеке долго горел красный след. Слова «мой серенький козлик.» повисли в воздухе.

— Дура, думай, что говоришь.

Мать несколько раз пыталась рассказать ему про странное пятно, про старуху-колдунью на пепелище, но почему-то на полуслове умолкала, путалась в воспоминаниях, никак не могла преодолеть какое-то невидимое препятствие. Старуха точно что-то знала про ребенка, он еще и не родился, что-то хотела сказать Инне, а может, исправить, предупредить, но мать сильно испугалась, сбежала, потом жалела.

Напарница гнала от себя лихорадочные мысли, они беспокоили, давили горячим обручем, от головных спазмов темнело в глазах, старая болезнь от мамы — мигрень. Зойка массировала виски, долго смотрелась в зеркало. Ну и рожа, бледное лицо, слезящиеся глаза, на лбу пульсирует вздутая жилка. Кроме Сержа, рядом — никого, за окнами гудит чужой огромный город, передается его мощная вибрация, одиночество гложет, не с кем и поговорить, никаких подружек, никаких разговоров в магазинах, в салоне красоты, Серж запретил. сдохнешь здесь, никто не узнает. Тоска смертная!

Серж не знал выходных, все время где-то пропадал, часто исчезал на недели, осторожно уходил рано утром, бесшумно закрывал за собой дверь, оставлял пачку денег на расходы. Трать на себя, не жалей, жди. Возвращал­ся небритым, усталым, часто злым и молчаливым. От него несло тяжелым потом, чужими людьми, дешевым табаком, запахом туалета общего вагона, пылью дорог и смертельной опасностью.

— Ждать, Зайка, ждать, лежать! Зойка, в койку! — в минуты близости шутливо давал команды Серж.

— Я тебе не дрессированная собачка, — как-то раз огрызнулась подруга.

— Дрессура — хорошо, в нашей жизни надо слушать старшого, поня­ла? — сухо выдавил из себя, без улыбки. Понимай как знаешь.

«Нашел собаку, выкуси, может, еще скажешь — сука? Старшой — это у тебя на зоне», — кривилась от тайных мыслей Зойка, отворачивалась, чтобы не заметил тень, набежавшую на ее блестящие от слез серые глаза.

В его отъезды сильно скучала, слонялась по квартире, лень было что-то делать, откладывала уборку, серая пыль слоем лежала на мебели. «Зайка+ Серж» рисовала пальцем на экране телевизора. «А может, «Зайка - Серж», что получится?»

До обеда валялась на диване, тасовала карты, раскладывала пасьянс, про­гнозы выходили неутешительные. Смотрела пустыми глазами в ночное окно, хотелось выть. За диваном стоял ящик с водкой. Уже вошло в привычку на ощупь достать из-за спины бутылку, не глядя налить до краев высокую стопку и залпом выпить. Утром отводила глаза от пустой бутылки.

— Брр-рр, пора чистить перышки, пилинг-шмилинг для лица, Зойка еще ого-го!

Отправлялась в салон красоты, покраска, побелка, косметическая маска. Фору даст безмозглым нимфеткам, у тех куриные мозги, одна извилина работает, как заграбастать богатенького Буратино и тратить его деньги. Нет, Зойка — партнер, подруга, боевой товарищ и друг.

К концу дня — к Светке-массажистке и в бассейн, поплавает час, согре­ется, попарится в сауне и домой. Вдруг Серж нагрянет, она должна быть в форме, боевая готовность номер один.

Серж чутко ориентировался в ситуациях, свои подкупленные «агитаторы» буквально охотились за рядовыми владельцами акций, выдавливали их на улицу, скупали на подставных людей бумажки, сверху еще приплачивали, а те и рады были избавиться от макулатуры. На руках у Сержа с женой оказалось пятьдесят два процента акций когда-то процветавшей строительной конторы. Разделил так: тридцать два процента оставил себе, двадцать — Зайке.

— Теперь ты владелица, акционер, мой партнер, за успех нашего дела, — радовался Серж, наливая шампанское.

На дне бокала заблестели сережки с крупными камнями василькового цвета.

— Носи, сапфиры.

— Ты же знаешь мое правило — никакой роскоши. От Сережки сережки, исключение в моей коллекции, — театрально вздохнула Зойка, слегка пригу­бив шампанское, дорогие серьги пристегнула к лохматой шапке.

Серж удержал ее руку, благодарно прижался щекой, пальцы Зойки непри­вычно удивили холодом, гладкая кожа пахла новыми духами.