Ирина Шатырёнок - Жить будем потом

— Будет тебе и кино, и мороженое, и еще много чего.

Вскоре Нина обзавелась швейной машинкой, пошла на курсы кройки и шитья, в комнате выгородила для себя уголок и давай строчить обновки. Поя­вилась клиентура. Сначала не очень требовательные, мамаши по общежитию, той подшей, тому прострочи, за ними потянулись офицерские жены, те были более требовательными, капризными и фасонистыми.

С утра Нина бежала на рынок за мясом, деревенскими яйцами, творогом, затем обед готовила для Генека, вечером обшивала клиентуру.

— С детьми подождем, надо на кооператив накопить, на ноги встать, вот построим квартиру, рожу тебе деточку, — вечером нашептывала Нина мужу, подливая в рюмку из толстого стекла его заветные семьдесят граммов.

От рюмки, всего-то смешные семьдесят граммов, не пол-литра, Генек быстро пьянел, глаза стыли, наливаясь недоброй оловянной мутью. Что-то с ним происходило, какая-то дрянь вылезала из его нутра, язык с трудом ворочал слова, они превращались в несвязную кашу. Нина отводила мужа к кровати, он тяжело оседал и долго еще что-то бормотал себе под нос. Она не обращала внимания на его мычание, садилась за швейную машинку и строчи­ла очередной дамский заказ.

Как-то на рынке ее окликнула землячка, вместе ходили в школу, ее тезка, так и оставшаяся в деревне.

— Эй, Нинка, ты ли, не узнать! Хозяйка, купи моего творожка, сметанки, молока, все свеженькое! — веселым голосом зазывала школьная подруга.

— Какая я тебе Нинка, я теперь... — женщина замешкалась, над карими глазами сошлись темные брови, ответила твердым голосом: — Инна Иванов­на я, слышишь, мужняя жена, считай, офицера. а ты в Нинках и помрешь. Почем с утра головка домашнего сыра?

Нинка давно сменила деревенское простое имя на красивое городское, всем говорила — Инна.

Прошло восемь лет, семья Ярошко переехала в кооперативную квартиру в новом доме. Окна выходили на юго-восточную сторону, по утрам яркое солн­це пробивалось сквозь полосатые шторы. Инна Ивановна раздобрела, пошила модный атласный халат, по розовой ткани рассыпались крупные изумрудные розы, они немного напоминали зеленых лягушек, шевельнет хозяйка пле­чом — лягушки оживают.

В новом районе появилась не бог весть какая клиентура, люди непритяза­тельные, и портниха не особенно заморачивалась сложными фасонами, про­должала строчить срочные заказы: выпускные платья дочерям своих соседок, костюмы, юбки, брюки подругам подруг.

Заработали на новую мебель, обставили комнаты зеркалами, креслами, под потолком играла острым блеском хрустальная люстра, символ богатства и успеха.

— Нам бы теперь шкаф для книг, — мечтательно запела Инна.

— Брось, Инночка, какие книги, ты их не читаешь, зря выброшенные деньги.

— Генек, так модно, все сейчас за книгами гоняются, как за хлебом, кли­ентки приходят, фыркают, дом наш неинтеллигентный, что ж мне, со стыда провалиться?

— Не провалишься, лучше ковер на стенку достану, согласна?

Инна для видимости согласилась, но книги не давали ей покоя. Выпроси­ла у продавщицы книжного магазина — шила ей вечернее платье в кружевах и рюшечках — талоны на подписку: трехтомник С. Маршака, Г. Сенкевича, избранное И. Шамякина, детективы Ж. Сименона. В комоде освободила полку от фигурок слоников, вазочек, книги поставила в ряд, конечно, жиденько, но лучше, чем ничего.

Муж книг не заметил, у него появилась новая мечта — купить машину.

— Генуся, к машине неплохо бы прикупить. а что прикупить, угадай! Ну, что? Правильно, дачный домик, мне нужен свежий воздух, не век же гор­батиться, строчить и кроить, кроить и строчить!

— И дети. как-то будут некстати расходы, то да се. Ты у меня не жена прапора, генерал.

Через год Генек уже рулил оранжевым «Москвичком», начальник продал ему подержанное авто, а сам пересел на новенькую «Волгу».

К машине полагался гараж.

— Жена, давай покумекаем, продадим нашу двушку, добавим и купим домик в пригороде, тебе и садик, и огород, и погреб будет. Ты не против?— сообщил Генек жене свои планы.

Так и поступили. В пригороде за мостом купили деревянный дом на двад­цати сотках. Первым делом хозяин поставил высокий глухой забор.

— Нечего любопытным глазам здесь искать, пусть знают, люди тут живут хозяйственные, себя уважают, а другим не дадут спуску.

За забором шла напряженная жизнь. Началась стройка, слышалось глу­хое уханье, треск, стук топоров, визг электропилы, подъезжали машины со стройматериалом, командовал бригадой молодой прораб. Деревянный дом укрепили, подняли венцы, над забором выросла новая крыша с мансардой, летнюю кухню, баню перенесли от улицы в сад. Закончили благоустройство во дворе, уложили последнюю плитку дорожки, как неожиданно для Генека его должность сократили. Было ему за сорок, получил в комендатуре пол­ный расчет.

— Не пропадем, мать! Кое-что я налево сообразил, не буду вдаваться в подробности, на старость проценты капают, сберкнижка на твое имя. Все устроится, к осени пойду в охрану, сутки через двое.

Все лето Генек возился за домом, расчищал от старого хлама сарай, под­вел воду, прорубил два окна.

— Для мастерской. Буду по мелочи клепать, ладить, лудить, руки у меня из правильного места растут.

В «мастерской» бывший прапор поставил небольшой самогонный аппа­рат, дружок из мастерских сладил. Сам заводил на дрожжах бражку из гнилой ягоды, яблок, Инну к своим делам не подпускал. Дело у него пошло, выгнан­ную самогонку проверял на крепость, разливал по бутылкам и складывал на полках в погребе.

— Стратегический запас, — по-военному коротко докладывал жене. — Слабую на градус водку бери, можешь настойки делать на свои хозяйские дела, зимой от простуды самое то.

— Сделаю настойки из черной смородины, клюковку, хороша моя клю­ковка, ядреная, на вкус легкая, а с ног валит, — согласилась жена.

Любил Генек приложиться на пару с Инной.

— Мы же не пьем, а выпиваем — за здоровье! — щебетала Инна, подкладывая на тарелку мужа маринованные огурчики.

«Как бы мой Генек от безделья и самогонки умом не повредился, — пере­живала. — Чем бы его полезным занять, книгами — нет, кроме футбола, ничем не интересуется».

Душными июньскими ночами перешли спать на летнюю веранду. Инна не могла долго уснуть, шлепала босыми ногами по некрашеному полу, мучилась бессонницей, пила холодный чай прямо из заварочника, обтиралась влажным полотенцем, стонала, ходила в прозрачной рубашке, под тонкой белой тканью раскачивалась горячая спелая грудь.

— Не распаляй, — предупреждал Генек и охотно мял ее податливые груди, живот, словно вымешивая пружинистое готовое тесто.

К осени Инна стала мучиться тошнотой, отвернуло ее от маринованных огурцов, от клюковки, за машинкой уставала сидеть, ломило спину, отекали ноги. Пошла в поликлинику к терапевту, но опытная врачиха отправила ее к гинекологу.