Яков Липкович - Три повести о любви

— Я вам до выписки еще халат сменю!

Незадолго до обеда в палату с шумом, едва не разбудившим Станислава Ивановича, ворвалась Машка.

— Па! Мама завтра вылетает! Телеграмма! — радостно сообщила она.

У Ипатова почему-то вдруг ослабли, стали ватными ноги, вспотели ладони.

— Дай! — он взял телеграмму, и его взгляд сразу же споткнулся о слова, к которым госпожа продюсер прибегала лишь в крайних случаях, когда, к примеру, в ее отсутствие болели дети: «…чрезвычайно обеспокоена состоянием здоровья отца… второй день не нахожу себе места…» А в заключение коротко и деловито сообщала: «Завтра вылетаю первым рейсом. Ирина». Даже опустила в спешке обычный телеграфный поцелуй.

— Это ты написала маме, что я болен? — сердито спросил Ипатов.

— Зачем? — пожала она плечами.

— Значит, Олег… Я же просил… Ну зачем он? Чувствую я себя нормально. На будущей неделе, врачи говорят, может быть, выпишут.

— Да? Правда? — обрадовалась Машка.

— Ну кто его за язык тянул? Только сорвал маму со съемок! Я понимаю, была бы необходимость. Ну а сейчас какой смысл?

— Не знаю, — снова пожала плечиками Машка и вдруг спохватилась: — Маму повидаем!

— Ну разве только маму повидать…

— Мы с Олегом соскучились по ней, — обиделась за маму Машка.

— Ну да, конечно, — пошел на попятную Ипатов…

Наконец его принял декан филологического факультета, тот самый академик, у которого он когда-то по-наглому попросил прикурить. Те несколько минут, пока шла беседа, Ипатова не покидал страх, что академик его узнает и откажет в переводе на отделение журналистики. Но, как ни дрожал у него голос, отвечать и держаться он старался с достоинством.

Коротко расспросив Ипатова о побудительных причинах перехода, академик как-то жалостливо на него посмотрел и в нижнем уголке заявления тонким синим карандашом написал резолюцию: «Перевести с первого января».

«Спасибо, большое спасибо!» — рассыпался в благодарностях Ипатов.

На это академик ответил с загадочной прямолинейностью:

«Дай бог вам всегда оставаться довольным сим выбором!»

Увы, память не сохранила, когда происходил этот разговор: утром ли, накануне знакомства с Игорем, или на следующий день, перед совместным походом в милицию. Скорее всего, на другой день, потому что за время, оставшееся до поездки на дачу к Игорю, Ипатов накатал еще три международных обзора. Он хорошо помнил, что торопился закончить их, особенно последний, в котором не оставлял камня на камне от пресловутого «плана Маршалла». Показать всем, включая Светлану, что и он не лыком шит, была первой из двух причин, почему он так гнал. Вторая, не менее важная причина состояла в том, что он не хотел являться к будущим своим коллегам-журналистам с пустыми руками. Чего другого, а честолюбия ему в то славное времечко было не занимать. Именно тогда он поделился своими грандиозными планами с мамой, а мама рассказала все папе, а папа, которому, несмотря на революционное прошлое, так и не удалось сделать карьеру, неожиданно горячо одобрил намерение сына стать журналистом-международником. Будучи человеком дела, он, ознакомившись с написанным, молча забрал все шесть обзоров (три новых и три старых) и в течение двух вечеров старательно переписал их на хорошей гознаковской бумаге своим ровным, каллиграфическим дореволюционным почерком выпускника классической гимназии…

Но вернемся к тому моменту, когда все четверо (Светлана впереди, следом Ипатов и Валька, Игорь — последний), перекидываясь какими-то несущественными репликами, поднимались по вальсообразной лестнице.

«Зуб болит, — вдруг пожаловался Валька. — Надо бы к врачу сходить…»

«А чего тянешь? — сказал Ипатов. — А то, смотри, всю щеку разнесет!»

«Мальчики, у кого это щеку разнесет?» — обернулась Светлана.

«У меня!» — неожиданно выскочил Игорь, очевидно решивший присоединиться к шутливой, дружеской пикировке.

«Вот как? — насмешливо вскинула брови Светлана. — Тебе кто-нибудь плюху отвесил?»

«Тот и дня не проживет, — вспыхнул Игорь, — кто мне плюху отвесит!»

Да он самым натуральным образом угрожал им, давал понять, что заставит считаться с собой. Вот только ради чего? Надо быть круглым идиотом, чтобы рассчитывать на что-то. Светлана всем своим видом показывала, что он для нее никто. Ипатов не помнил, чтобы она еще кому-нибудь так грубила. Другой бы сразу повернулся и ушел, а Игорь все равно плелся за ними.

Откровенно говоря, присутствие его мало беспокоило Ипатова. Теперь ему не был страшен никакой соперник. Он ловил себя даже на том, что испытывает жалость к Игорю. Что может быть хуже, чем любить и не быть любимым. И ведь не скажешь ему всей правды. Увы, до всего он должен дойти сам. Сам или, на худой конец, с помощью Светланы, как это уже было полминуты назад, когда она при всех осмеяла его.

Нет, он, Ипатов, в таком аховом, унизительном положении еще не был и, даст бог, никогда не будет…

Они только перешли на последний лестничный марш, а родители Светланы уже широко распахнули дверь — видимо, ждали появления дочери и поджидавшего ее внизу Игоря. Приход Ипатова и Вальки для них был несколько неожидан. Но замешательство, не ускользнувшее от Ипатова, они преодолели быстро. Особенно легко перестроилась Зинаида Прокофьевна. Она приласкала каждого из спутников дочери одинаково приветливой и благосклонной улыбкой. Адмирал же, как и следовало ожидать, спрятался за ее спиной.

Раздевшись, они прошли в гостиную.

«Лихо!» — глядя на зияющую пустоту на полках и стенах, промолвил Валька.

«Завтра я увижу генерала Бархатова…» — начал Игорь.

«Кого, кого?» — не дала ему договорить Светлана.

«Генерала Бархатова, — покраснев, сказал Игорь. — Он прикажет кому надо в два дня найти воров, и их найдут!»

«Ого!» — недоверчиво воскликнул Валька.

Глядя на смущенного Игоря, Ипатов подумал, что тот нисколько не похож на Хлестакова с его хрестоматийным фантазерством и пусканием пыли в глаза. Видимо, ему и в самом деле ничего не стоит поговорить с известным всем генералом Бархатовым. А это могло быть только в двух случаях. Первое — если тот его близкий родственник. Второе — если родители Игоря занимают столь высокое положение, что такая необычная просьба не покажется дикой. Смущался же и краснел, очевидно, потому, что догадывался, в чем его подозревают. Испытывая совершеннейшую беззащитность перед недоверием новых знакомых, он, возможно, ожидал, что за него вступится Светлана, знавшая, врет он или нет. Но она не вступилась и, по-видимому, не собиралась вступаться. Словно ей нравилось, что он выступает в незавидной роли бахвала и пустомели.

«Послушай, а этому генералу действительно ничего не стоит поймать воров?» — все же решился спросить Ипатов.