Ван Мэн - Средний возраст

Эта книга составлялась не совсем обычно. В октябре 1981 года автор этих строк оказался в командировке в Пекине и первым делом отправился на знаменитую торговую улицу Ванфуцзин в самый большой в городе книжный магазин. В отделе современной литературы я стал разглядывать книги и прислушиваться к вопросам покупателей. Было интересно узнать, что покупают сами китайцы, какие произведения пользуются наибольшим спросом. Через некоторое время к прилавку подошел юноша, по виду студент, и стал спрашивать новые повести. Мы разговорились. «Какие повести появились в последнее время? Что нравится вам, что стоило бы приобрести для перевода?» Ни кто я, ни на какой язык собираюсь переводить, он не знал, но тут же стал горячо рекомендовать повесть Шэнь Жун «Средний возраст». К счастью, в продаже оказался сборничек этой писательницы. Потом я спросил: «А что стоит посмотреть в кино?» Тут уже юноша — он оказался студентом первого курса факультета иностранных языков одного из пекинских вузов — поинтересовался, кто я, и, узнав, что из Советского Союза, не задумываясь, сказал: «Вам надо посмотреть „Бой часов“». Мы отправились переулками искать клуб, где шел этот фильм, поставленный, как значилось на афише, по повести Цзян Цзылуна «Директор Цяо вступает в должность». «Вы непременно должны посмотреть этот фильм», — повторил студент. Я спросил, видел ли он его сам. «Да, позавчера, но, если вы не возражаете, я бы посмотрел его с вами еще раз». «Бой часов» — фильм о заводе, который годами не выполняет план, где рабочие устраивают бесконечные перекуры, где забыли о дисциплине и где появляется новый директор Цяо. Он садится за директорский стол, закрывает глаза и… к моему удивлению, на экране появляется Москва-река, вид на Кремль, гуляющая пара — директор с девушкой-китаянкой. Звучат «Подмосковные вечера». И тут я понял, почему девятнадцатилетний студент захотел посмотреть этот фильм вместе с советским человеком. Родившись в период, когда все советское очернялось, он, конечно, слышал слово «Кремль», но никогда не видел его изображения — ни на открытках, ни в кино. Он жадно спрашивал меня: «А это действительно Москва? А что это за музыка? Ее сочинил наш китайский композитор или это советская мелодия?» Только к середине фильма зрители узнают, что новый директор в конце пятидесятых годов стажировался в Москве, а женщина — главный инженер завода — была студенткой одного из московских вузов. Именно с ней гулял Цяо по набережной Москвы-реки. Конечно, эти кадры не случайны. Как не случайно и то, что в тот же день в газетах, к сожалению, можно было увидеть и противоположные по смыслу материалы, а на прилавках книжных магазинов — тенденциозные сочинения западных советологов…

Так было положено начало этой книге. Я продолжал расспрашивать о новых повестях в книжных магазинах Пекина, Шанхая, Цзинани и Тяньцзиня, на встречах с китайскими литературоведами, беседуя в поездах со случайными попутчиками по вагону. Все сходились на том, что наиболее интересны сейчас в Китае именно повести, их появляется огромное количество. Как писал китайский литературовед Лю Сичэн, в 1978 году в стране было опубликовано 50 новых повестей, в следующем — 80, в 1980-м — уже 180. А за следующие два года, по последним данным, более тысячи. В это нетрудно поверить, если учесть, что в Китае сейчас издается более 600 литературных журналов и альманахов, среди которых около 40 «толстых», а некоторые, вроде выходящего в провинции Фуцзянь «Альманаха повестей» («Чжунпянь сяошо сюанькань»), публикуют произведения только этого жанра. Цифры в литературе, конечно, не дают никакого представления о качестве произведений, но они свидетельствуют о популярности жанра, об интересе к нему читателей.

Повесть — явление для китайской литературы относительно новое, хотя некоторые критики и видят ее истоки в народных повестях XVII в., а в качестве первой современной повести называют «Подлинную историю А-Кью» зачинателя новой китайской литературы Лу Синя. В 30—40-х годах появились повести Мао Дуня, Ба Цзиня, Дин Лин, Чжан Тяньи, Лао Шэ.

Китайская литература сейчас возрождается к новой жизни после более чем десятилетнего перерыва. С начала 60-х годов подлинное литературное творчество в стране стало затухать. Многие ведущие писатели отбывали трудовую повинность или проходили перевоспитание в отдаленных провинциях, другие писали больше покаянных статей и «саморазоблачений», чем художественных произведений. К весне 1966 года вся богатейшая многовековая китайская литература, да и вообще вся мировая литература, была признана в Китае вредной и ненужной, а на первое место был выдвинут «роман» «Песнь об Оуян Хае», который, как говорили тогда даже университетские преподаватели, «затмил собой всю мировую литературу», поскольку в нем были учтены все тогдашние политические лозунги. Другой литературы не было, а естественная в народе, воспитанном на добрых литературных традициях, тяга к художественному слову приводила к тому, что и за этим «романом» выстраивались длинные очереди.

С началом периода, по злой иронии судьбы названного «культурной революцией», всякое литературное творчество прекратилось. Был сброшен с пьедестала и вышеупомянутый «бестселлер всех времен и народов», с начала 70-х годов стали появляться «произведения», не имеющие ничего общего с художественной литературой, которые были плоским воплощением тогдашних политических лозунгов. К счастью, о них никто теперь и не вспоминает.

Возрождение литературного творчества началось с конца 1977 года, когда был опубликован рассказ Лю Синьу «Классный руководитель» [1] Русск. пер. см. в сборнике «Люди и оборотни». М., «Прогресс», 1981. — правдивая история об учителе и учениках, жизнь которых искалечена «культурной революцией». Это было первое произведение, пробившееся в печать, исполненное правды жизни и критического пафоса. Рассказ вызвал многочисленные читательские отклики, в конце концов был признан и даже удостоен литературной премии.

Результаты такого признания не замедлили сказаться. Как из рога изобилия посыпались произведения, показывающие трагедию народа, заведенного в тупик кучкой правителей, отвернувшихся от идей социализма. Писать правду, а не создавать розовые картины всеобщего благоденствия было поначалу не так-то легко. Многие литераторы сомневались, не попадут ли они вновь под огонь критики. Молодые писатели обращались с этим вопросом к тем авторам старшего поколения, которые выжили, пройдя через все надругательства и «перевоспитание».