Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

– Ну и что это такое? – спрашивает Фрэн Анвин.

Хэл очень медленно поворачивается к ней, затем еще медленней поднимает правую руку с теннисным мячом и показывает на экран, где 50-пунктное название все еще истекает алым поверх титров и застывшего кадра.

Бриджет Бун смеряет его взглядом.

– Какая конкретно вожжа попала тебе под хвост?

– Я изолируюсь. Я пришел сюда побыть наедине с собой.

Она – что очень бесит Хэла – ест, сперва выкапывая шоколадный йогурт ложкой, а потом переворачивая ложку йогуртом вниз, чтобы та всегда попадала в рот вверх дном и язык входил в контакт со сладостью немедленно, без посредства холодной ложки, и отчего-то это всегда действует Хэлу на нервы.

– Ну и закрыл бы дверь.

– Только в Комнатах отдыха нет замков 287, и ты это отлично знаешь.

Круглолицая Фрэнни Анвин говорит: «Тс-с-с».

А потом еще иногда Бун играет с полной ложкой, катает перед лицом, как самолетик с кашкой для ребенка, прежде чем перевернуть и проглотить.

– Может, отчасти потому, что это общественное помещение, для всех, которое разумный человек для изоляции не выбрал бы.

Хэл наклоняется сплюнуть и делает так, чтобы слюна повисела подольше, прежде чем шлепнуться, так что ее нитка медленно тянется изо рта.

Бун так же медленно извлекает изо рта чистую ложку:

– Как бы не злился и не дулся этот человек из-за того, что днем почти проиграл на глазах у целой толпы, как я слышала.

– Бриджет, я тут забыл тебе сказать, что в «Райт Эйд» завезли огромную поставку рвотного. На твоем месте я бы уже бежал.

– Ты злой.

В дверь просовывает вытянутую угловатую голову Бернадетт Лонгли, видит Бриджет Бун и говорит: «Так и поняла, что это вы», и входит без приглашения с Дженни Бэш на пару.

Хэл всхлипывает.

Дженни Бэш смотрит на большой экран. Главная музыкальная тема картриджа – женско-хоральная и иронично приударяет по дискантам. Бернадетт Лонгли переводит взгляд на Хэла:

– Знаешь, там по коридорам в поисках тебя шныряет такая огромная тетка, с блокнотом и очень серьезным лицом.

Бун рассеянно болтает ложкой в йогурте:

– Он изолируется. Он тебе не ответит, зато сверхмерзко плюнет.

– Вам разве на завтра не надо делать огромный реферат для Тьерри? – спрашивает Дженни Бэш. – Я слышала стоны из комнаты Сбита и Шоу.

Хэл уплотняет табак языком:

– Уже.

– Кто бы сомневался, – говорит Бриджет Бун.

– Сделал, переделал, оформил, распечатал, вычитал, подровнял, скрепил.

– Завычитывал до смерти, – говорит Бун, выписывая ложкой «бочку». Хэл видит, что она забила парочку пипеток. Он смотрит прямо на стену с экраном, сжимая мяч так, что предплечье раздувается вдвое.

– Плюс я слышала, твой самый лучший друг в мире сегодня что-то учудил, – говорит Лонгли.

– Это она про Пемулиса, – подсказывает Фрэн Анвин Хэлу.

Бриджет Бун жужжит, как пикирующий бомбардировщик, и кружит

ложку:

– Похоже, история такая замечательная и стоит потянуть интригу, чтобы мне стало так невыносимо интересно, что я умру, если не услышу.

– Какая ему вожжа под хвост попала? – спрашивает Дженни Бэш Фрэн Анвин. Фрэн Анвин – девочка с лицом ханумана и торсом и талией вдвое длиннее, чем ноги, и с каким-то слегка обезьяньим стилем игры, перебежками. На Бернадетт Лонгли полосатые, как леденец, штаны по колено и толстовка пушистой стороной наружу. Все девочки в носках. Хэл отмечает, что девушки как будто всегда скидывают туфли, когда занимают какую-либо позицию для очевидения. Теперь на ковре в разных местах, слегка утопленные в ворсе, стоят восемь пустых белых кроссовок, немые и странные. Все пары смотрят в разных направлениях. Игроки-мужчины же, с другой стороны, как правило, когда куда-нибудь приходят и садятся, обувь не снимают. Девушки буквально воплощают концепт «чувствуй себя как дома». Мужчины же, когда приходят и садятся, излучают мимолетность. Всегда мобильные, садятся как на чемоданы. С Хэлом так везде, когда он приходит и садится там, где ктото уже собрался. Он знает, они чувствуют, что он присутствует только в каком-то очень техническом смысле, что он излучает готовность уйти в любой момент. Бун призывно протягивает стаканчик TCBY 288Лонгли, даже покачивая для призыва. Лонгли надувает щеки и выдувает воздух со звуком усталости. В комнате за территорию борются как минимум три разных одеколона и крема для кожи. Пустые кроссовки «ЛА Гир» Бриджет Бун на боку от того, что она их почти скинула с ног. Слюна Хэла громко приземляется на дно мусорки. У Дженни Бэш руки больше, чем у Хэла. Комната отдыха темно-алая. Бэш спрашивает Анвин, что они смотрят.

«Кровавая Сестричка: Крутая монашка», один из немногих коммерческих успехов Самого, не заработала бы и половины того, что заработала, не выйди как раз тогда, когда «ИнтерЛейс» стал приобретать премьеры фильмов для прокатных меню и пиарить картриджи с одноразовым Спонтанным распространением. Это был типичный пошлый шоксплотейшн, который бы прокатился в мультиплексах с восемью экранами и больше две недели, а потом сгинул бы прямиком в безликие коричневые коробки – лимб магнитных кассет. Критический взгляд Хэла на фильм – что Сам, в некоторые мрачные моменты, когда абстрактные теории казались достойной заменой куда более выматывающей творческой работы по созданию человечески правдивых или развлекательных картриджей, снимал кино в определенных жанровых модусах коммерческого типа и так гротескно гиперболизировал формульные черты жанров, что фильм его становился ироничной метакинематографической пародией на взятые жанры: «суб/инверсия жанра», как повелось их называть среди знатоков. Самая идея метакинематографической пародии, по мнению Хэла, сухая и заумная, а также ему всегда было некомфортно видеть, как Самого в итоге словно соблазняли те самые коммерческие формулы, которые он старался инвертировать, особенно соблазнительные формулы «добра с кулаками» и жестокого возмездия, т. е. катарсической кровавой бани, т. е. героя, который всеми фибрами души пытается избежать стереотипного мира палки и кулака, но несправедливые обстоятельства снова толкают его к насилию, к катарсической финальной кровавой бане, которой зрителям предлагается уже восхищаться, а не сочувствовать. Вершиной творчества Самого в этой струе была «Ночь носит сомбреро», ланговский метавестерн, но при этом и реально неплохой вестерн, с самодельными декорациями интерьеров в стиле тяп-ляп, зато захватывающими дух съемками на натуре в окрестностях Тусона, Аризона, история равнодушного-но-в-итоге-несущего-возмездие сына, разыгранная на фоне облаков пыльного цвета и панорам горы телесного цвета, плюс минимальный сплаттер – застреленные хватаются за грудь и смачно заваливаются на бок, никогда не роняя шляп. «Кровавая Сестричка: Крутая монашка» была, предположительно, ироничным высмеиванием сплаттеров про несущих возмездие священнослужителей конца 90-х до э. с. И Сам не приобрел новых друзей по обе стороны Впадины, задумав снять эту штуку в Канаде.