Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

– Кевин-Кевин-Кевин-Кевин-Кевин.

– Я не чувствую, что из-за того, что ты плачешь, ты жалкий или немужественный, старик.

И в этот момент у Хэла начинает по-настоящему иссякать воля к объективности и непредубежденности и появляться плохое предчувствие насчет этого Собрания Анонимных Наркоманов (АН), которое, судя по всему, в самом разгаре и даже отдаленно не похоже на то, как он представлял себе хоть сколько-то обнадеживающее Собрание против наркотиков. А больше похоже на какой-то сеанс косметической психологии. Пока что не упомянули ни одно Вещество или симптом депривации Веществ. И не похоже, чтобы кто-то из этих ребят имел дело с чем-то вещественней, чем винный коктейль по праздникам, думал Хэл.

Мрачное настроение Хэла становится еще мрачнее, когда круглый человек рискованно наклоняется вперед и открывает что-то вроде коробки с игрушками под доской у стула, и извлекает дешевый пластмассовый портативный лазерный CD-проигрыватель, и кладет на коробку с игрушками, где тот начинает играть тихую приторную фоновую музыку из супермаркетов, в основном виолончель, со спорадическими арфами и колокольчиками. Звуки растекаются по теплой комнате, как растаявшее масло, и Хэл на оранжевом стуле съезжает еще ниже и буравит взглядом эмблему с космосом и космическим кораблем на стакане НАСА.

– Кевин? – говорит лидер поверх музыки. – Кевин?

Рука всхлипывающего мужчины лежит на его лице пауком, и он даже не думает поднимать взгляд, пока лидер не произносит несколько раз очень ласково и мягко:

– Кевин, ты не против посмотреть на остальных членов группы?

Красная шея Кевина морщится, когда он смотрит сквозь пальцы на

светловолосого лидера.

Лидер снова сложил пальцы в клетку на смятой головке несчастного мишки.

– Ты не мог бы поделиться своими чувствами, Кевин? – спрашивает он. – Мог бы назвать их?

Речь Кевина неразборчива из-за ладони, за которой он прячется.

– Я чувствую, что мой Внутренний Ребенок страдает от покинутости и глубокой депривации, Харв, – говорит он и прерывисто дышит. Плечи его розовато-лилового свитера дрожат. – Я чувствую, как мой Внутренний Ребенок стоит, держится за прутья детской кроватки и выглядывает за них… за прутья, и зовет мамочку с папочкой, чтобы они обняли и утешили его, – Кевин дважды по-апноэшному всхлипывает. Одной рукой он так сжимает мишку на коленях, что Хэлу кажется, будто у мишки изо рта лезет плюш, у языка, а в миллиметрах от головы задушенного мишки из носа Кевина свисает сталактит такой чистой, тонкой, рыдательной слизи. – И никто не идет! – всхлипывает он. – Никто не идет. Я в одиночестве с мишкой, пластиковой моделькой самолетика и колечком для зубов.

Все кивают с пониманием и болью. Здесь не найдется двух одинаковых по пышности и дизайну бород. Откуда-то слышится еще пара всхлипов. Плюшевые мишки у всех бессмысленно смотрят перед собой.

Лидер кивает медленно и глубокомысленно.

– И ты можешь прямо сейчас поделиться своими нуждами с группой, Кевин?

– Пожалуйста, Кевин, поделись, – говорит худощавый парень рядом с черным картотечным шкафчиком, который сидит, как ветеран сидения по-турецки на твердых пластиковых стульях.

Музыка все еще играет, без всяких начала и конца, как Филип Гласс на Кваалюдах.

– Над чем мы здесь работаем, – говорит лидер поверх музыки, меланхолично приложив ладонь к широкому лицу, – так это над нашей дисфункциональной пассивностью и склонностью молча терпеть, пока нужды нашего Внутреннего Ребенка не удовлетворятся сами собой. Энергия, которую я сейчас чувствую в группе, – это участливая просьба к Кевину утешить Внутреннего Ребенка, назвав и поделившись его нуждой перед группой вслух. И я чувствую, что мы все понимаем, какой рискованной и пугающей Кевину чувствуется эта идея.

У всех смертельно серьезный вид. Пара мужчин по-беременному поглаживает животики своих мишек. Единственное действительно инфантильное, что чувствует Хэл, – это ингвинальное урчание двух второпях проглоченных всухомятку тяжелых маффинов из отрубей. Струя слизи из носа Кевина дрожит и качается. Худощавый парень, который просил Кевина, пожалуйста, поделиться, инфантильно играется лапками плюшевого мишки. Хэл чувствует, как волна тошноты наполняет рот свежей слюной.

– Мы просим назвать, чего твой Внутренний Ребенок хочет прямо сейчас больше всего на свете, – говорит лидер Кевину.

– Чтобы его любили и обнимали! – голосит Кевин, всхлипывая сильнее. Его лакримукус теперь стал тонкой серебряной ниткой, соединяющей нос и мохнатую макушку мишки. С каждой секундой выражение мишки кажется Хэлу все более зловещим. Хэл гадает, можно ли по этикету АН встать и уйти прямо посередине чьего-нибудь инфантильного откровения о нуждах. Между тем Кевин рассказывает, что Внутренний Ребенок внутри него всегда надеялся, что однажды мама и папа будут рядом, обнимут его и будут любить. Он рассказывает, что но их никогда не было рядом, они вечно бросали его с братом на попечение латиноамериканских нянечек, а свое время посвящали работе и различным типам психотерапии и групп поддержки. Времени рассказ занимает немало, учитывая шмыганья и содрогания в плаче. Потом Кевин рассказывает, что но потом, когда ему исполнилось восемь, они ушли навсегда, погибли, размазанные под дисфункционально рухнувшим вертолетом – дорожным радиорепортером на Джамайка-Вэй по дороге к семейному психологу.

На этих словах Хэл вскинул опущенную голову с овальным от ужаса ртом. Он внезапно осознал, что этот мужик, сидящий под таким углом, что Хэл видит только неузнаваемейшую часть его профиля, оказывается, Кевин Бэйн, старший брат бывшего напарника его брата Орина в парных играх и химических дебошах в ЭТА, Кевин Бэйн, из Дедхэма, штат Массачусетс, о котором последнее, что слышал Хэл, – что он получил степень магистра делового администрирования в Уортоне и сорвал куш на франшизе аркад Симулируемой Реальности по всему южному побережью, еще во время бума на Симулируемую Реальность доспонсированных времен, до того, как экраны «ИнтерЛейс» и цифровые картриджи позволили Симулировать что угодно прямо на дому и эффект новизны пропал 335. Кевин Бэйн, хобби которого в детстве было запоминать планы по амортизационным отчислениям налоговой, а представление об отрыве во взрослой жизни 336заключалось в том, чтобы положить побольше маршмеллоу в вечернюю чашку какао, и который не узнал бы рекреационный наркотик, даже если бы он подошел и ткнул его в глаз. Хэл приступает к поиску возможных выходов. Единственная дверь – в которую он вошел, и она у всех на обозрении. Окон нет совсем.

Хэл холодеет от множественных осознаний. Это не Собрание АН или против наркотиков. Это одно из таких Собраний движения за права мужчин про мужские проблемы, на которые ходил отчим К. Д. Койла и которые Койл любил изображать и пародировать во время тренировок, зажимая между ног палку торчком и крича: «Утешьте вот это! Уважайте соприкосновение вот с этим!»