Пенелопа Фицджеральд - В открытом море

– Знаю, Эдди, но не очень хорошо.

– Ну, уж он-то наверняка знает.

Все шло просто на редкость плохо. А тут еще в комнате, находившейся непосредственно под ними, кто-то заиграл на фортепьяно ноктюрн Шопена, тяжело грохоча аккордами в левой руке, да и сам инструмент никуда не годился, во всяком случае, Шопена на нем играть никак было нельзя, так что звуки божественного ноктюрна, поднимаясь наверх, воспринимались у них в комнате, точно дьявольский перезвон протестующих струн.

– Эдди, у тебя только одна эта комната?

– Да, а что в ней плохого?

Только сейчас Ненна заметила, что в углу имеется нечто вроде кухонной стойки с раковиной, а в противоположном углу устроена «спальня» с узенькой «девичьей» кроваткой, накрытой клетчатым пледом. Конечно, любовью им было бы куда удобней заниматься на борту «Грейс», а не на двух жалких ярдах этого клетчатого ложа…

– Но ведь ты вряд ли можешь ожидать, чтобы мы все сюда перебрались, не так ли?

Должно быть, это Гордон там играет, с отвращением думала Ненна. Время от времени, правда, он замолкал, но потом снова начинал жалобно стучать по клавишам, тщетно пытаясь правильно сыграть тот или иной пассаж, а затем он вдруг поставил на проигрыватель пластинку с этим ноктюрном и стал играть как бы с нею вместе, но на пару нот отставая от настоящего пианиста.

– Эдди, чего ты добиваешься? Почему ты вообще здесь живешь? Почему?

Он неохотно ответил:

– У меня работа рядом.

– Я не знаю даже, чем ты сейчас занимаешься! Что такое Strang Graphics?

Они оба по-прежнему стояли лицом к лицу и были примерно одного роста.

– Это рекламная фирма. Довольно маленькая, поэтому и находится здесь, где за помещение не так дорого берут. Впрочем, они рассчитывают в ближайшее время расширяться, и тогда, конечно, переедут. Я не собираюсь перед тобой притворяться: работа у меня, увы, чисто канцелярская.

Уехав из Панамы, Эдвард получил от тамошней строительной фирмы не слишком хорошие рекомендации. Ненна об этом знала, но была уверена, что Эдвард ни при чем, да ее тогда это особенно и не беспокоило.

– Но ты же не обязан там оставаться! Мало ли других мест! Работу где угодно можно найти!

– Я не могу.

Он отвернулся; и, увидев его лицо, на которое под каким-то странным углом падал свет, Ненна с ужасом поняла, что Эдвард прав: он никогда и ничего достигнуть не сможет. Испугалась она, правда, не за себя и не за детей, а за самого Эдварда, который, по всей видимости, отлично понимал, что его слова полностью соответствуют действительности. У Ненны тут же вылетели из головы все те разумные строгие мысли, которые она намеревалась до него донести, и она, подойдя к нему вплотную, нежно взяла его за уши и сказала:

– Заткнись, Эдди.

– Ненна… я так рад, что ты пришла!

– Правда?

– Странно, я ведь не хотел тебе этого говорить.

Она крепко-крепко к нему прижалась. Господи, как же она его любит! Она никогда, никогда не сможет его оставить… А потом они лежали на полу, и Ненна чувствовала, что одна ее щека буквально опалена жаром, исходившим от жуткого газового обогревателя, явно принадлежавшего матери Гордона. Перед обогревателем стояла миска с тепловатой водой, призванная, видимо, уменьшить сухость воздуха. Эдвард нежно погладил жену сперва по одной щеке, ярко-красной, затем по второй, очень бледной.

– Ну и жутко ты сейчас выглядишь – страшнее греха!

– Вот и прекрасно.

Сквозь звуки фортепьяно до них донесся еле слышный стук в дверь и почти сразу же раздался голос:

– Извините, миссис Джеймс, но я мать Гордона, и мне показалось, что надо бы заглянуть сюда и познакомиться с вами, ведь до сих пор я этой чести не имела.

Ненна поспешно вскочила, неловко оправляя юбку-джерси.

– Надеюсь, вам не показалось, что газовый обогреватель включен на слишком большую мощность? – спросила миссис Ходж. – Ее легко можно уменьшить. Просто поверните колесико вниз по часовой стрелке.

Поскольку никакого ответа не последовало, миссис Ходж прибавила:

– Я также очень надеюсь, что музыка не причиняет вам беспокойства. Гордон у нас в некотором роде пианист.

– Никакой он не пианист! – вырвалось у Ненны.

Лицо миссис Ходж исказилось, задергалось, но вскоре она взяла себя в руки и вполне успешно надела маску человека, чувствующего себя всегда и во всем правым. Впрочем, едва она успела выйти из комнаты, как Ненну охватило чувство стыда, но извиняться она была просто не в силах. Вот утром она с удовольствием и самым искренним образом попросит у этой дамы прощения, а потом, хотя и куда менее искренне, похвалит игру Гордона и предложит оплатить услуги настройщика.

Но тут Ненна подняла глаза на Эдварда и увидела, что он в ярости.

– Ты что, специально сюда приехала, чтобы говорить прекрасным людям гадости?!

– Что ты! Я и понятия не имела, что они существуют. Прости!

– При чем здесь «прости»! Дело в обычной вежливости…

Они снова попытались поссориться, но это удалось им не лучше, чем Гордону исполнение ноктюрна Шопена.

– Я хочу тебя, Эдди! Это единственная причина, по которой я сюда приехала. Я хочу тебя каждую минуту, днем и ночью, и каждый раз, когда тщетно пытаюсь сложить карту, как полагается…

– Ты бредишь, Ненна.

– Пожалуйста, дай мне!..

– Что? Что тебе дать? Ты всегда так говоришь. А я так и не знаю, какой смысл ты в эти слова вкладываешь.

– Дай хоть что-нибудь. Все равно что.

Она и сама не понимала, почему ей так сильно этого хочется. Не подарков, нет – во всяком случае, не самих подарков, – а именно ощущения, что тебе что-то дают, дарят ; она так стосковалась по этому ощущению!

Однако теперь их ссора начала развиваться сама по себе, набирая силу, и перед мысленным взором Ненны опять возникло помещение суда, и оба они выступали там и в качестве обвинителей, и в качестве следователей самого низкого пошиба, отвратительных наемников, которые готовы перевернуть каждый камешек, отыскивая тот, под которым спрятано самое вонючее дерьмо. Мягкий рэкет, лживые «папские» декларации, попытки выяснить, кто был виноват в том, как неудачно прошла их первая «брачная ночь» (на самом деле это был полдень, но тоже не особенно удачный), и снова мягкий рэкет, упреки по поводу денег, потраченных на покупку «Грейс». А их брак, который в данный момент рассматривался в суде, выглядел совсем не так, как до сих пор представлялось им самим; мало того, он вообще не имел ничего общего с тем их «давнишним» браком, и не было рядом никого, кто объяснил бы им, что происходит.

– И вовсе ты меня не хочешь, – повторял Эдвард. – Если бы ты действительно меня хотела, то и была бы со мной. А тебе всегда нужно было только одно: чтобы тебя все хвалили, как маленькую девочку, успешно выступившую на вечеринке.