Николя Барро - Париж — всегда хорошая идея

— Договорились, — согласился он.

Лишь положив телефон в сумочку, Розали сообразила, что впервые назвала Шермана Робертом.

Через полчаса все было готово и все вещи из списка собраны. Несессер, лосьон для бритья «Арамис» (его Розали отыскала в спальне на прикроватном столике), сине-белая пижама в полоску, тонкий темно-синий домашний халат с мелким узором «турецкий огурец», белье, носки, тапочки, верхняя одежда и книги. Не нашла она еще только темно-зеленую дорожную сумку, которая, по словам Макса, должна лежать где-то в глубине шкафа. Она еще раз залезла в трехстворчатый гардероб полированного темно-коричневого дерева и начала рыться в картонках и мешках с обувью.

Поняв наконец, что это безнадежно, Розали бросила искать и стала оглядываться в комнате. Где еще могла лежать сумка? Она проверила другие отделения гардероба, заглянула под широкую кровать под стеганым покрывалом с розами, заглянула в чуланчик рядом с ванной комнатой, где стояли принадлежности для уборки дома. Неужели придется еще перерыть весь подвал?

Кинув взгляд на часы, она попыталась созвониться с Максом, но его мобильник был выключен. Очевидно, он пытался отоспаться за прерванный послеобеденный отдых. Со вздохом Розали вернулась в спальню и стала думать, куда бы она сама спрятала сумку, и тут, остановившись перед платяным шкафом, невольно посмотрела наверх.

Так и есть! Из-за коробок с обувью торчали две коричневые кожаные ручки, которые, несомненно, принадлежали дорожной сумке.

Она взяла стул, стоявший у комода, над которым висело большое зеркало, и поднесла его к платяному шкафу. Привстав на цыпочки, она дотянулась до кожаных ручек, но при попытке стащить со шкафа сумку задела большую коробку, коробка качнулась и упала на пол. Содержимое вывалилось на паркет.

— Zut alors! [44] Вот черт! (фр.) Тьфу ты! — воскликнула Розали, слезая со стула и принимаясь собирать рассыпавшиеся по полу бумаги, письма и открытки.

Кинув случайный взгляд на старую черно-белую фотографию молодого Макса Марше, она невольно улыбнулась. Сидевший за уличным столиком парижского кафе молодой человек с сигаретой в руке, в белой рубашке и слаксах, был весьма недурен собой. Небрежно откинувшись на спинку плетеного кресла, он улыбался прямо в объектив.

Что-то на фотографии привлекло ее внимание. Она вгляделась в нее попристальнее. Что ее так удивило — то, что у него нет бородки, или то, что она никогда раньше не видела Макса с сигаретой? Розали и не знала, что пожилой писатель когда-то курил.

Она бережно положила фотокарточку в коробку и стала складывать по порядку письма. Большей частью это были письма его жены Маргариты, на одном конверте она обнаружила фамилию его сестры Терезы. Макс только однажды мельком упомянул при ней, что у него в Монпелье есть сестра, и по его тону Розали поняла, что между ними не слишком теплые отношения.

Детские фотографии Макса в коротких штанишках, несколько пожелтевших фотографий его родителей, Макс, еще молодой журналист, за пишущей машинкой в редакции газеты. Торопливо убирая эти снимки, запечатлевшие фрагменты прожитой жизни, Розали неожиданно задержала взгляд на блеклой фотографии какой-то молодой женщины. На ней было красное платье в белую крапинку, и стояла она под деревом в каком-то большом парке. Очевидно, она только что побывала под дождем, так как ее светлые волосы до плеч, стянутые на голове ободком, были мокрыми, и она стояла, обхватив себя руками, как будто продрогла. Подавшись вперед, навстречу камере, она улыбалась. У нее были крупный рот и алые губы, в первый момент Розали чуть было не приняла изображение этой смеющейся женщины в платье с круглым вырезом за себя саму. Снимок излучал заразительную жизнерадостность. Неужели это Тереза? Она очень даже хорошенькая. Розали перевернула карточку и увидела дату, написанную кем-то на обороте карандашом:

Булонский лес, 22 июля 1974.

Отправляя снимок хорошенькой девушки в коробку, Розали задумчиво улыбнулась. Подруга юности Макса Марше? «Не всегда же я был стариком», — сказал как-то Макс.

Людям действительно свойственно забывать, что и старики когда-то были молодыми. Это так же трудно осознать, как и неизбежность собственной старости, которая скоро — во всяком случае скорее, чем нам кажется, — наступит. Только про давно знакомых нам людей мы, сквозь отпечаток, который годы наложили на душу и тело, притушив светившийся в глазах былой блеск, способны представить себе, какими они были прежде, или вдруг невзначай вспомнить вот такую чудесную мимолетную улыбку.

Розали внимательно осмотрелась вокруг, не осталось ли чего-нибудь еще на полу. Затем на всякий случай заглянула под кровать и обнаружила там связку листков, вот-вот готовых вывалиться из резинки, которая их держала. Она встала на четвереньки и вытащила их из-под кровати.

Оказалось, это старая рукопись, вернее, второй или третий экземпляр машинописного текста, на котором отпечатались синие буквы.

Розали поднялась с коленей, держа в руках пачку пожелтевших от времени листков. Она осторожно разгладила страницы, а затем бережно, стараясь не разорвать, сняла красную резинку.

Взглянув на титульный лист, она почувствовала, как у нее быстрее забилось сердце. В голове началась такая путаница, что она не знала, что и думать.

Некоторое время она просто сидела на деревянном полу спальни, озаренной солнечным светом, неподвижно глядя на бледно-голубые буквы на пожелтевшем листке бумаги.

На тонком листке стояло заглавие: «Синий тигр». А под заглавием — «Посвящается Р.».

Париж начинал ему нравиться. Гуляя по этим улочкам Сен-Жермена, которые, не в пример манхэттенским, вились, неожиданно сворачивая то влево, то вправо, проходя мимо бесчисленных магазинов и лавочек, кафе и бистро, чувствуешь, как в тебя вливается живительная сила. Все поражало пестротой и разнообразием, если не сказать — радостной возбужденностью, но главное — все это дышало жизнью. Да, в этот солнечный вторник Роберт Шерман, как никогда, чувствовал радость жизни.

Возможно, дело тут было в воодушевляющем разговоре, который произошел у него накануне с деканом английского факультета. Этот изящный господин небольшого роста, руки которого, казалось, были в непрерывном движении, дал ему понять, что он просто счастлив оттого, что Шерман прочитает у него курс лекций о Шекспире в качестве приглашенного профессора.

— После вашей публикации о «Сне в летнюю ночь» я вами просто ощарован, мистер Шерман, — сказал ему профессор Лепаж на своем забавном английском. — Non, non, не надо так скромно отмахиваться от этих слов, мсье. Мы все сгораем от нетерпения поскорее вас послюшать. Я надеюсь, вы согласитесь? — А заметив нерешительное выражение на его лице, добавил: — Не беспокойтесь, с жильем мы вам поможем.