Ринат Валиуллин - Кофе на утреннем небе

Самолёты в Адлере летали низко, словно ласточки перед дождём, так как аэропорт находился в черте этого городка. Раньше это вызывало во мне восторг, особенно, когда лёжа на берегу у ночного моря, ты видишь в небе яркий светящийся глаз, который приближается только для того, чтобы тебя рассмотреть поближе. Огромная железная птаха проплывает совсем близко, кажется, ты чувствуешь сквозняк от её крыльев. Но самолёты больше не радовали, скорее раздражали своим гулом долби-сорраунд. Домой поехал поездом, о чём, конечно же, пожалел. Это была каторга. Полтора дня в камере на четверых.

Бросив вещи, я вышел из купе и уткнулся в другое полушарие мира. Две стороны одного поезда. За окном плыло озеро, в нём купалось солнце, абсолютно голое. Увидев меня, пристально наблюдающего из окна, оно смутилось и покраснело. Перехватив своё тёплое круглое тело полотенцем, висевшего на ветвях кустов облака, отвернулось и сделало вид, будто меня не заметило, стало медленно уходить. Я действительно наблюдал за ним давно, не то чтобы я положил на него глаз, просто мне нужно было ежедневное его присутствие.

Поезд продолжал напевать свою песню, я снова вернулся в камеру, словно осуждённый на сутки, после прогулки. Время икало подвыпившим рядом соседом, который щупал сидевшую рядом с ним женщину. Та была не против, и, возможно, даже не замечала, иметь женщину рядом – закономерность, апофеоз всякой хорошей пьянки. «Общество любвеобильно, особенно в пути, – кемарил я, – особенно если выпьет», – оно даже позволяло себе материться, хватая женскую плоть, как губами воздух. Его руки не могли надышаться формой. Форма была эпохи позднего Возрождения: бухой, соблазнительной, пошлой. Как бы я ни осуждал их, я им завидовал. В моём нетрезвом обществе не было женщины. Пиво в меня больше не лезло, лезла какая-то тоска вместе с темнотой за окнами. Я чувствовал себя лишним не только в этом купе, не только в этом поезде, но особенно в этой ночи.

Я допил пиво и завалился спать.

Мне пересёк дорогу мясник в окровавленном фартуке, на плече он тащил тушу быка. Голова животного свисала и потряхивала ушами в такт шагам. Овощные глаза животного уставились на меня словно мы знакомы, брюхо его было распорото и выпотрошено. Перед входом в магазин мясник остановился и развернулся ко мне:

– Что ты за мной ходишь по пятам?

– Вы меня помните?

– Вас много, всех не упомнишь. Ты по поводу быка? – посмотрел он мне в глаза, я узнал в нём лечащего врача отца. – Цены на стене, – поправил он на голове зелёный колпак и указал мне на объявление на кирпичной стене магазина.

– Спасибо вам за всё, доктор.

– Откуда вы знаете, что я хотел быть доктором?

– Я не могу знать всего, я могу только доверять. – Я начал читать.

«Завтра будут резать быка, цена в рублях за килограмм:

лопатка – 500

рёбра – 450

шея – 300

рулька – 200

хвост – 70

голова – 70

язык – 700

почки – 200».

– А рога? У вас есть рога? – оторвал я свой взгляд от стены.

– Рога бесплатно. Подозреваешь?

– Кого?

– Жену.

– Нет пока.

– А зачем тогда рога?

– Так, на всякий случай, мало ли.

– Для профилактики, значит.

– Я их один утащу? Они тяжёлые? – представил я себя, гружёного бивнями мамонта.

– Лёгкие.

– Лёгкие?

– Не, давай сначала с рогами разберёмся, а потом уже с лёгкими.

– Ну да, – хотел было поправить тушу на своём плече мясник, как неожиданно та словно поняла, куда её тащат, вспомнила, что у неё ещё есть рога, встрепенулась и, выскочив из объятий волосатых врача, рванула по проспекту, оставляя кровавый след.

– Вот скотина. Ни стыда ни совести, ни внутреннего мира, – дёрнулся было хирург за ней, но потом, уронив колпак, остановился в задумчивости: поднимать головной убор или продолжить преследование? Пораскинув мозгами, сделал два шага назад, как заправский футболист, с размаху подцепил свою шапку на ногу, поймал руками и начал отряхивать.

– Но жить-то охота, – добавил я, когда он подошёл.

Тем временем скотина неслась дальше по городу, бодаясь и брыкаясь, бык свернул в переулок и побежал по узкой улице за толпой, неожиданно образовавшейся перед ним. Поначалу казалось, что бык и не думал сажать кого-то на рога, он просто наслаждался свободой, как молодой бычок, выпущенный в чистое поле из загона. Его вдохновляло, что из окон ему кричали на испанском языке и махали платками: «Vamos! Venga, tore! Viva Pamplona! Viva San Fermin!» Но потом, увидев людей, тикавших от него с ужасом Мунка на лице, мне стало не по себе. Вдруг в толпе я заметил своего отца. Бык бежал прямо за ним и уже настигал. Я дёрнулся к нему на помощь, ещё не понимая, чем я могу помочь, я отталкивался ногами, что есть сил, но будто буксовал на месте, мои конечности стали свинцовыми, я пытался бежать до тех пор, пока не споткнулся обессилевший. Через секунду я лежал на дороге, в пыли его свободы, в грязи своего страха, ощущая всем телом, как копыта бегущего быка разбивали мостовую.

Я нашёл себя лежащем на полке ночи от того, что вагон передёрнуло. Поезд мотало из стороны в сторону, как пьяного по тротуару. Посмотрев на парочку, которая сопела в обнимку рядом, я тоже почуял нужду в чьём-либо участии. Жуткие мысли стали проникать в башку. Один. Ночью. Его превосходительство одиНочество ворвалось в мою душу и заняло всё пространство. Меня колотило. Паника барабанила в голову, последнюю хотелось отключить, отвлечь, но чем? Женщина, где моя женщина? Позвонить, надо было срочно принять успокоительное чьих-то слов, я достал телефон и стал перебирать номера. «Марина. Или Катя. Да, попросить её принести кофе, – постарался я сконцентрировать свои мысли на её формах. Чёрт, где Катя? Где кофе? Почему её нет, заболела? Нет, Кати, нет, – обступила меня паника со всех сторон. Марина! «Нет зоны покрытия сети». Чёрт. Как же нужна была она мне сейчас, нет, не Алиса, с её холодным циничным костлявым юмором, а именно она, тёплая и добрая, в которую можно было бы воткнуться и заснуть. Нужна была тёплая женщина. Я вырвался из купе. Никого в длинном пустом коридоре, только красная ковровая дорожка. Жуткая тревога парализовала мозг. Одна извилина отдавала один приказ: психовать. Всему моему охваченному пламенем паники телу. Животный страх одиночества бил в колокол скачущими по шпалам колёсами состава. С собой ни успокоительных, ни водки, никого. «Надо было взять с собой водки, залить этот пожар». Снова зашёл и сел на казённую полку, сжимая кулаки и скулы, словно перед боем, но с кем? Со страхом. Я пытался отвлечься, представив боксёрский ринг, на котором стою в красном углу, а напротив меня сосед – в синем, его полуголая женщина улыбается зрителям и несёт табличку с цифрой 9, она прекрасна, она обворожительна, я пытаюсь отвлечься на её формы, на её прелести, на то, как это могло бы быть между нами, я пытаюсь накормить этим, успокоить свои нервы, но в этот момент поезд снова передёргивает наш вагон, возвращая меня в него, возвращая меня в этот кошмар. Я, охваченный психозом, взял со стола чужую бутылку воды, вырвал крышку и начал пить жадно, пытаясь залить страшные мысли. «Проводница», – вспыхнула у меня последняя надежда в голове, тёплая женщина проводница, которая могла бы защитить меня от этого гнетущего испуга, страха. «Чего же я так боюсь? Смерти? Нет, чего же её бояться? Умру, никто и не вздохнёт», – пытался я сам себе доказать, что испуг мой напрасен и ничтожен. Нет, это был страх не за свою жизнь, а за чужую, за жизнь отца. Что может спасти мужчину от страха, только женщина, к которой я мог бы прижаться, в которой я мог бы раствориться и обрести покой. Я готов был её разбудить, рванулся из своего и добежал в три прыжка до купе проводников. Хотелось выскочить из поезда, остановить его, вырваться на свежий воздух любой ценой, в темноту, куда угодно. Дверь была заперта, только расписание остановок и схема маршрута моей дороги в виде вопроса. Я знал, что в тамбуре есть стоп-кран, стал нервно вести пальцем по схеме пути вниз и вверх, а перед глазами стоп-кран, я долго смотрел на красный рычаг, я даже успел за него подержаться и представить, как одним движением сброшу всех с полок, создам суету и неразбериху, еле сдержал себя, чтобы не выйти. Мой палец зацепился за Воронеж, я пытался вспомнить, кто у меня есть в этом городе. Как будто это могло меня успокоить. Потом попытался высчитать время до следующей остановки. Непонимающе глядя на замёрзшие стрелки – три часа до следующей станции – словно транквилизатор, который мне вдруг дала через уши проводница. Та самая большая и тёплая, а главное – добрая, женщина стояла невозмутимо позади меня.