Георгий Турьянский - MOSKVA–ФРАНКФУРТ–MOSKVA [Сборник рассказов 1996–2011]

Сюда и занесло её, студентку филологического факультета. Приехала она тогда с одной сумкой из далёкой Сибири с неясными надеждами и предвкушением совсем новой жизни. Родной город был совсем дыра, да и теперь не лучше. Хотя тоже ведь город с полумиллионным населением и с известным в России университетом и даже представительствами двух СП: «Васюган-Фракмастер-Сервисиз» и «Вах-Фракмастер-Сервисиз» [2] «Васюган-Фракмастер-Сервисиз» и «Вах-Фракмастер-Сервисиз» — совместные российско-канадские предприятия по продаже нефти. . Подруги Ленке завидовали: молодец, что вырвалась.

Вначале ей всё на новом месте нравилось и восхищало: начиная широкими и ухоженными автобанами и заканчивая табличками на дверях магазинов с изображением собаки: «Я должен остаться снаружи». Потом пришло отрезвление. Грегор оказался порядочным занудой, с аморфным характером. Пил пиво и смотрел телевизор вечерами. Развлекался тем, что смешивал разные сорта пива и дегустировал смесь через трубочку. Других хобби и развлечений не имел. Работал в бюро, писал там какие-то письма. Получал, правда, прилично. Но деньги всегда зажимал.

Ленка немного от такой жизни затосковала, тут и вспомнила она про Машу, давнюю подругу, немногословную и преданную. И решила заманить её к себе. Чтоб хоть было с кем поговорить. Маша Макарьева, студентка филологического факультета, была рыжая, чуть полная и медлительная. Ещё у неё имелся один изъян, на первый взгляд не значительный и малозаметный: Маша не умела, вернее сказать, слабо могла различать запахи. Но ведь и так понятно, что обоняние — тонкая штука. Без него можно прожить, если слишком во всё не внюхиваться, не воспринимать Зюскинда с его книжкой всерьез, а просто верить в существование ароматов.

Она приехала по протекции Ленки работать опер-мэдхен, то есть гувернанткой в немецкую семью. Семья хорошая: отец архитектор, мать учительница, двое детей и свой дом.

Ленка всё Маше поначалу рассказывала, объясняла, как тут чего и почему. Вводила в курс дела. Про Грегора старалась плохого не говорить.

— Мой Гриша — сущий гений, недавно выпил банку пива, а потом ножницами и перочинным ножиком вырезал из банки профиль нашего хаузмайстера.

— Кто этот хаузмайстер? — спросила Маша, хотя Ленка уже пару раз ей о нём рассказывала.

— Ну, Машка, дырявая башка! Этот герр Кляйне следит типа за чистотой в доме. Похож на Пушкина.

— Ах — это Кляйне, который похож на Пушкина!? — Маша цеплялась за брошенную подругой подсказку, как за соломинку.

— Ну.

— А-а.

— Так, я и думаю, я Гришиного Пушкина маме в посылку вложу. Мама ж у меня русский ещё преподаёт, а ей для оформления кабинета нужно…

Потом, когда совсем невмоготу стало, у Ленки будто сорвало стоп-кран: звонила Маше каждый день, жаловалась на Грегора, плакала. Развёрнутые картины недостатков мужа пестрели метафорами и гиперболами. Ближайшая цель — развод, основное осложнение на пути — проблема с визой.

— Ты выжидай, учила Маша, — вида не показывай. Чтоб он не заподозрил… А как визу дадут, так и тикай.

— Он уже, гад, заподозрил. Видеть его не могу, фашистская морда, — ревела Ленка.

— Вот же ситуация, — размышляла вслух верная подруга. — А чего раньше?

— Чего раньше? — плакал в ответ голос в трубке.

— Ну, ты ж говорила, он и по-русски понимает, и родная душа, Пушкина маме из банки вырезал, — пыталась разобраться Маша.

— Раньше! — кричала Ленка сквозь слезы. — То раньше было! Русский сразу забыл, потому что ехал в Томск не язык изучать, а жену искать. Задачу выполнил. Получил, чего хотел. Ласку, тепло и уют.

— А характер, характер ведь у него добрый?

— С таким добрым характером, …знаешь… кто с таким характером живёт? Простейшие существа, типа амёбы, типа инфузория, блин, туфелька.

Поревев вдосталь, Ленка успокаивалась, отводила душу и терпела. После того, как истёк семилетний срок, и Ленка получила долгожданную визу, мужу-недругу был нанесён решающий удар: Ленка на следующий же день подала на развод, получила вскоре справку об аннулировании брака и вышла с ней в новый мир, щурясь, как обитатель барака, идущий из плена.

К тем злосчастным и трудным временам относилось её увлечение Максимовым, студентом историком. С ним был короткий, непонятный им обоим роман. У Ленки от безысходности, у Максимова — само собой, он и не хотел особенно.

Через Максимова она познакомилась с Шалвой. Теперь вот они живут друг с другом больше года и души друг в друге не чают.

С Шалвой решили они так: пригласить надо на ужин Машу, Максимова, Галю с Серёжей обязательно. Шалва подумал и сказал:

— Ещё Черепа надо. Череп, он не дурак, как ты говоришь. Он мой коллега, перед шефом никогда не подставляет. Пусть тоже придёт, я ему уже обещал.

— Зачем нам Череп этот твой. Он во вторник у нас был. Чтоб он напился тут опять при Серёже?

— Он мне друг, мы вместе с ним на разгрузке стоим, я обещал, — настаивал Шалва.

Пришлось согласиться на Черепа.

Первой пришла Маша, через пять минут следом Максимов. У Максимова под мышкой торчал огромный свёрток.

— Вот, подарок, — развернул он бумагу.

— Мамочки, кто это? — вскрикнула Ленка, увидев синий глаз и клюв, торчавший сквозь газеты.

С недавних пор у Максимова появилось неожиданное увлечение. Он скупал на интернет-аукционах «EBAY» предметы времен Третьего Рейха. Вот и сегодня он принёс с собой недавно приобретённое произведение.

— Это вам, — гость развернул полностью бронзового орла с прямыми крыльями, упиравшегося лапами в свастику и пояснил, — повесите его в гостиной или на подставку можно. Украшение в каждом порядочном немецком доме.

Маша знала, что Максимов пишет какую-то диссертацию и поэтому здесь живёт по временной визе на правах студента уже много лет. Ходил Максимов всегда в застиранных рубашках, носил бородку и много курил. На бледном лице его горели глаза, большие и красивые, словно взятые с картин эпохи «Югендштиль».

— Сколько же он стоит? — спросил Шалва и попробовал подцепить ногтём свастику.

— Подарок, неважно.

— Древний орёл, да, старинный?

Древний орёл глядел одним глазом, давая понять, что со свастикой не расстанется.

Прошли в комнату.

Максимов действительно был зачислен на исторический факультет местного университета, хотя уже закончил историко-архивный в Москве. В Москве он изучал историю тридцатых годов, «занимался репрессиями», шутил он. Здесь в Штутгарте он писал диссертацию о роли Красной Армии в освобождении Германии и пытался открыть этой работой немцам глаза на историческую правду.

Германию Максимов не любил, вернее презирал. Относился к немцам вообще и к политическим партиям в частности, как к продавшимся американцам. Бубнил об этом всем подряд, чем неоднократно шокировал преподавателей, достаточно терпимо относившихся к иностранным студентам, но плохо переносивших плевки в сторону демократии. Максимова мучил бес отрицания, любой разговор он сводил на больную тему, распалялся. Говоря по-русски, переходил на крик: «Продажные твари, блин, волки» и делал ударение на «и» в слове «волки».