Михаил Аранов - Баржа смерти

– И все-таки что с ним? – повторила вопрос Соня.

– Да что с ним сделается, – Катя отводит глаза, – в Ярославле, где были мы в эвакуации, спутался с бабой.

Катя видит удивлённый взгляд своей подруги, пожимает плечами.

– Седина в голову– бес в ребро, – безразлично говорит она. И почему-то ей не хочется, сообщать Соне, что баба, с которой «спутался» муж, спасла жизнь внуку.

– Такая смертельная пустота в душе, – Катя тяжело вздыхает.

– У меня в блокаду умерла мама. А вот я пережила это страшное время. Сейчас только работа меня и спасает. А ты что делаешь?

Катя будто не слышит вопроса Сони. Она видит Ивана молодого, красивого. Они идут по заснеженной улице Гаврилов-Яма. Новогодняя ночь. Соня хохочет. Но среди них нет Константина Ивановича. И это вовсе не смущает Катю. Ей страшно спросить Соню, что с Ваней? Она вглядывается в Сонино лицо, и ей кажется, что и Соня боится этого вопроса.

– Где я работаю, – безучастно произносит Катя, – в общем, случайные заработки. Полгода работала в детском саду. Потом РОНО направил меня в детский дом. Сирот обучать грамоте.

– А почему не в школу? Куйбышевское РОНО? Я же там работаю. Как же ты мимо меня прошла?

Катя растерянно улыбается. Пожимает плечами. Слышит уверенный голос Сони:

– Всё! Или ко мне в РОНО. Или в школу. Я всё устрою.

Соня разливает вино по рюмкам. «Твоё здоровье», – обращается она к Кате. Но Катя не успевает ей ответить. Дверь в соседнюю комнату с грохотом открывается. И на пороге возникает какая-то нелепая фигура старика. Седые волосы растрёпаны. На нём застиранное исподнее. Кальсоны с желтыми пятнами на штанинах. Старик безумными глазами уставился на Катю.

– Ваня, – неуверенно произносит Соня, – это Катя.

Иван криво усмехается. А Соня вдруг, словно, опомнилась. Вскочила из-за стола. Подбежала к нему. Увела в соседнюю комнату.

Катя закрывает глаза, а перед ней опять возникает эта жуткая сцена. Неужели это Ваня? Что же с ним сделали! Слёз не было. Было мертвое оцепенение.

Катя ждала подругу, кажется, целую вечность. Наконец, Соня вышла. Тихо проговорила: «Он вернулся полгода назад».

Катя тут же заторопилась домой. Продиктовала подруге свой адрес. Просила непременно её навестить. И уже на пороге спросила: «На работу уходишь на весь день. А он?»

С именем Ваня никак не вязался человек, которого она только что видела. Соня всё поняла. Сказала сухо: «Соседка днём приходит Ваню кормить».

– Сонечка, Сонечка, – вдруг прорвало Катю, – какой бы он не был. Главное – жив, – но что-то неожиданно остановило её горячую речь. Верно, мрачная мысль возникла в голове, – если не Ваня, может, и меня, и Константина уже на свете не было бы, – говорит она обречённо.

Помолчала. Доверительно обняла Соню. «Соня, а доносы на Костю – Павлина Зуева? Её рук дело?» – спросила она.

– Катя, давай присядем, – устало произносит Соня.

Подруги вернулись в комнату. Катя с тревогой ждёт, что скажет ей Соня.

– Мне не очень хочется возвращаться к тем далёким дням, – Соня тяжело вздыхает, – но скажу тебе откровенно. Тебя бы не тронули. Забрали бы только Костю. А доносы писал, Петрушкин Николай Семёнович. Помнишь такого?

– Как не помнить. Директор нашей Гаврилов-Ямской школы. Омерзительный тип.

– Так вот, этот омерзительный тип был без памяти влюблён в тебя.

Катя удивлённо смотрит на подругу. А Соня продолжает:

– Ну, конечно, вся школа об этом знала. Только ты ничего не ведала. А Павлина, при всей её большевистской непримиримости, оказалась всё же человеком порядочным. Приехала в Ярославль. Сообщила нам, какую подлость готовит товарищ Петрушкин. Николай Семёнович считал её своим человеком и опрометчиво был с ней откровенен. А схема простая. Отработанная: мужа в тюрьму, а жену себе в койку. И ещё – он же из «бывших» как и Костя. – При имени «Костя» Соня на мгновение замерла. И потом с трудом произнесла, – Петрушкин всё время должен был доказывать преданность властям.

– Боже, какая мерзость, – Катя брезгливо передёрнула плечами. Бросила взгляд на подругу и увидела, её помертвевшее лицо.

– Сонечка, что с тобой? – испуганно спросила Катя.

– Сейчас пройдёт, – еле слышно проговорила Соня, – Катя, если бы твоему любимому человеку грозила смерть, ты бы пошла на это?

– На что на это? – шепчет Катя.

– С этой тварью, Петрушкиным, в постель?

– А ты? – растерянно говорит Катя.

– Я тебя спрашиваю. Тебя? – отчаянно кричит Соня.

– Сонечка, я не знаю. Я не знаю! У меня сейчас нет любимого человека, – Катя чувствует, что сию минуту разрыдается. Из-за закрытой двери, куда Соня отвела Ивана, слышится хриплый голос:

– Соня, Соня! Ты кричишь?

Соня вскакивает со стула. Торопливо говорит, обнимая Катю: «До встречи. Не пропадай».

«Никто не знает ни года, ни месяца и ни часа своей смерти. Но это ложь. Небесный счетовод каждому отсчитывает время. И заранее предупреждает о конце. Но его никто не слышит. Или не хочет слышать. А вот если кто услышит, то выбегает на улицу, зажимает уши руками и кричит: «Настал мой смертный час!» Кто ж ему поверит? Забирают в сумасшедший дом. Там пичкают лекарствами. И он забывает о смерти. И смерть забывает о нём. Живет он там много лет как растение. Но очнись он на мгновение человеком, тут же явится мысль: «Лучше бы умереть, чем жизнь такая». Тогда и смерть не заставляет себя ждать. Ведь никто не признается, что он сумасшедший. А по кому звонит колокол, узнаём только на кладбище».

Где Константин Иванович прочитал этот текст, никак не вспомнит. Как-то содержание его пересказал Александру. Спросил у зятя, как он всё это понимает? Услышал от него совсем не в меру раздражённый ответ: «Да выбросите Вы, Константин Иванович, из головы эту антисоветчину!» Поплёлся Константин Иванович в кухню, где нынешнее место его обитания. В верхнем углу кухни блеснула серебром икона «Божией Матери». И тут нахлынуло на него что-то неприкаянное, горькое и тягостное. Встал перед иконой, устремил взгляд на лик божий: «Господи, знаешь все грехи, мысли, чувства и дела мои. Из бездны взываю к тебе, Господи». Услышал ли его Господь? Глядя на икону, Константин Иванович тяжело перекрестился, будто ждал смерти или прощения…

Квартира Вере досталась со старой потертой мебелью. И книжный шкаф, заполненный старыми книгами. Переплёт их расползается в руках. Пожелтевшие от времени страницы тут же рассыпались, как осенние листья.

Муж её всё собирался ознакомиться с этими фолиантами, нет ли там чего антисоветского. Да всё руки у него, бедного, не доходят. Измучился он со своёй культёй. Да и у Константина Ивановича самого со здоровьем нелады. Ведь прожил жизнь долгую и не помнит, чтобы болезни серьёзно одолевали. А тут посыпалось как из решета. Вот ведь и вся недолга. Стал редко ходить в туалет. Похоже запор. А когда в туалете приходится напрягаться, отдаёт в голову. Врач сказал, что меньше надо есть мяса, больше овощей. Про мясо слушать просто смешно. Какое тут мясо, когда такая дороговизна. Вера делает котлеты, так столько хлеба бухает. Даже в Ярославле Катя в котлеты столько хлеба не совала. Константин Иванович врачу говорит про голову, а тот всё про овощи, да про овощи. Врач, и сам-то далеко не молод, эдак покачал головой, мол, в ваши годы, что там говорить, на все недуги лекарств не хватит. Замерил грушей давление. Давление, сказал, как у молодого. Сказал, и, как показалось Константину Ивановичу, с завистью. Поди, у самого-то оно прыгает. Выписал цитрамон. Предупредил, что лекарство дорогое. Сказал – это Вам от головы.