Лоран Гунель - Бог всегда путешествует инкогнито

Он произнес это с довольным видом, улыбнувшись и поднеся ко рту бокал с белым вином. Вино было прекрасно охлаждено, и стенки бокала запотели. Я снова налил себе апельсинового сока. В конце концов, я сам рассказал ему о проблемах с хозяйкой. Я толкнул его на преступление, а теперь упрекаю за то, что он предложил выход из положения. Может, я перебираю с мазохизмом?..

Ветви огромного, могучего кедра были абсолютно неподвижны, словно затаили дыхание. Стоял теплый вечер. Гигантские платаны защищали нас своими кронами. Я небрежно скользнул глазами в сторону Катрин и вдруг замер на месте. Он был там, у нее на коленях. Она поддерживала его одной рукой, а в другой у нее был карандаш. Блокнот…

Видимо, она поймала мой взгляд или бессознательно его почувствовала, потому что накрыла блокнот рукой, словно загораживая от меня.

И тут мне пришла одна мысль. А что, если просто попросить его посмотреть? Ведь я же могу и не догадываться, что там, в нем. Вдруг они согласятся? Может, я волнуюсь на пустом месте…

Я принял отсутствующий вид.

— Я вижу на обложке свое имя. Можно мне взглянуть? — сказал я Катрин, протянув руку к блокноту. — Я от природы очень любопытный…

Она напряглась и поискала взгляд Дюбре.

— Конечно нет! — безапелляционно заявил тот.

Я настаивал. Сейчас или никогда. Только не сдаваться.

— Если то, что там написано, касается меня, вполне естественно, что я прочту…

— Разве кинорежиссер показывает зрителям сценарий во время съемок фильма?

— Я не зритель, я исполнитель главной роли, и мне кажется…

— Справедливо! Актер всегда играет лучше, когда ему в последний момент объясняют суть сцены, в которой он занят. Он тогда более непосредствен.

— Что касается меня, то я играю лучше, когда могу приготовиться заранее.

— Сценарий твоей жизни не написан наперед, Алан.

Его слова повисли в воздухе. Катрин смотрела в пол.

Этот двусмысленный ответ мне не понравился. Что он означал? Что никто не может знать свою судьбу наперед? Или что он, Ив Дюбре, был способен написать сценарий моей жизни? От этой мысли у меня по спине прошел холодок.

Я инстинктивно поднял глаза на фасад необычного особняка. Окно кабинета на втором этаже было распахнуто настежь. Снизу, по всей ширине здания, шел лепной карниз. На углу до самой земли спускался каменный дождевой желоб. По нему легко было забраться на карниз, а оттуда — в окно кабинета…

Я взял еще одно канапе с лососиной.

— Кстати, по поводу власти и взаимоотношений насилия. Я пережил ужасное унижение в офисе…

И я рассказал ему о вчерашнем собрании и Марке Дюнкере с его тестом на устный счет. Он выслушал меня очень внимательно. Я опасался нарваться еще на какое-нибудь трудное задание, но был готов на все, только бы наказать своего директора. К тому же мне не хватало творческого запала Дюбре, более того — его гения.

— Я хочу расквитаться.

— Но на кого ты так разозлился в этой истории?

— По-моему, это очевидно…

— Нет, ты ответь!

— А как, по-вашему?

— Это я задал тебе вопрос.

— На Дюнкера, конечно!

Он медленно наклонился ко мне, глядя мне в глаза своим пронзительным взглядом. Такой взгляд мог бы загипнотизировать и усмирить самого гиперактивного человека.

— Алан, на кого ты реально разозлился?

Я почувствовал, что попал в западню, и теперь мне придется отказаться от легкого ответа, который сам напрашивался. Придется обратиться внутрь меня, прислушавшись к собственным ощущениям. На кого же я, в самом деле, мог разозлиться, если не на самого Дюнкера? Дюбре продолжал молча сверлить меня глазами. И глаза его были… зеркалом моей души. Я различил в нем ответ, вполне очевидный, и прошептал:

— На себя. Я понимаю… Поддаться и уступить явному давлению… Да еще к тому же не выдержать испытания этим чертовым тестом…

В саду воцарилось давящее молчание. Это было правдой: я злился на самого себя за то, что позволил поставить себя в такое унизительное положение. Но это не мешало мне сердиться и на Дюнкера, потому что он был причиной моих бед. И я был зол на него смертельно.

— Все равно, это он во всем виноват, ведь все началось с него. Я хочу любыми средствами отомстить за себя. Это не дает мне покоя…

— Ах, отомстить, отомстить! Я в течение десятилетий только и думал о тех, кто когда-то перебежал мне дорогу! О, сколько раз я мстил за себя! Сколько раз я торжествовал, видя страдания своих врагов! Сколько раз я ликовал, заставив их заплатить за сделанные пакости! А потом, в один прекрасный день, я понял, что все это суета, что месть ничего не дает и что я только нанес вред самому себе.

— Самому себе?

— Видишь ли, когда ты вынашиваешь план мести, ты ощущаешь огромную энергию, но энергия эта отрицательная, разрушительная. Она тянет нас вниз, не дает расти… И есть еще одно…

— Что?

— Ведь мы хотим отомстить тому, кто сделал нам зло. И мы стараемся ответить ему тем же. И подстраиваемся под него, понимаешь?

— Понимаю.

— Но тогда в выигрыше остается он: ему удалось навязать нам свою модель, хотя специально он этого не добивался. Он просто позволил нам себя догнать.

Об этом я никогда не думал. Такие соображения вызывали тревогу. Выходит, если я поквитаюсь с Дюнкером, о чем я давно мечтаю, то это будет означать, что он имеет на меня влияние? Вот ужас! И я сам, не говоря худого слова, ему в этом подыграл…

— Знаешь, — снова заговорил Дюбре, — если бы все не старались друг другу отомстить, на земле было бы гораздо меньше войн. Возьмем хотя бы палестино-израильский конфликт. Пока обитатели обоих лагерей будут стремиться поквитаться за родственников, убитых неприятелем, война будет продолжаться, ежедневно порождая новые жертвы… за которые снова будут мстить. И это никогда не кончится… Страдающим людям надо помочь оплакать не своих убитых, а свое чувство мести. Тогда появится шанс прекратить драку.

Странно, даже нелепо было заклинать войны отсюда, из тихой гавани замкового парка, с его чистыми дорожками, вековыми деревьями и завораживающей тишиной, которая заставляла позабыть о городском шуме.

Ведь свои беды мы воспринимаем совсем в другой пропорции, чем чужие, и это очевидно… Замирение на Ближнем Востоке представлялось мне само собой разумеющимся, а вот прощать Дюнкера в мои планы не входило…

— Вы говорите, что пытаться кому-то отомстить — это нанести вред себе самому. Но у меня такое чувство, что держать гнев в себе гораздо вреднее!

— Гнев порождает в тебе энергию, некую силу, которую вполне можно направить в русло твоих интересов, а месть не дает ничего, она — чувство разрушительное.

— Все это очень мило, но что я должен сделать конкретно?

— Прежде всего, выразить сердечную боль, либо высказав этому типу все, что ты о нем думаешь, либо сделать это символически.