Семен Лившин - Поговорим о странностях любви

Да, знаешь, от кого я получил первые поздравления: от Снегурочки! Помнишь: Новый год в больнице, ее письмо, которое я тебе переслал, полагая, что она вот-вот… Снегурочка тоже догадывалась о своем диагнозе и пошла к стоматологу — снять золотые протезы, чтобы было на что устроить поминки: «Зачем мне золото на том свете, да еще в год обезьяны?» Может, ей помогло отсутствие коронок или еще какая-то случайность, но она жива до сих пор. Более того, вышла замуж! Жених, по иронии судьбы, тоже из наших пациентов — «Феликс-ложка», бывший брачный аферист. С тех пор как последнюю ложку, проглоченную им в тюрьме, пришлось извлекать из желудка, он сильно сдал. А что за покоритель сердец, которому прописаны диета и покой? И Феликс причалил к Снегурочке, которая оказалась прирожденной сиделкой и слушательницей. Какая идиллия! Надолго ли? Пусть даже на год, на месяц, но они-то уж насладятся жизнью. А Снегурочка — еще и замечательными фарфоровыми зубами: свадебный подарок жениха. Пока я пишу тебе, она сидит на кухне и препирается с моей мамой из-за меню. Прослышав в больнице о предстоящем бракосочетании, Снегурочка прибежала с поздравлениями. Через полчаса она уже была главным действующим лицом. Я начинаю сомневаться, пригласит ли она на свадьбу нас с тобой…

Словно почуяла, что я пишу о ней: вбежала, сверкая новыми зубами: «Доктор, как я вас чувствую! Вы поймете это по моему оливье». Тщетно я пытался объяснить, что мы не собираемся затевать банкет, а после вечеринки хотим смотаться куда-нибудь в тишь и тепло. У Снегурочки и на это нашелся вариант: неподалеку от Ялты живет одна из бывших жен (!) ее нынешнего мужа. Она, мол, будет несказанно рада, если мы скрасим ее одиночество. Скрасим?

Словом, все идет до омерзения благополучно. И, в довершение всего, явился Осик — последний из славной плеяды городских сумасшедших. С головой у него не все в порядке, но если где-то затевается свадьба, юбилей или еще какая гран-гулянка, Осик тут как тут. Как он ухитряется обо всем узнать раньше всех — загадка! Его амплуа: приносить поздравительные телеграммы и петь частушки собственного сочинения. Самая пристойная из них: «Кто носит майку «Адидас», тому любая девка даст!» Еще не ровен час, на меня падет денежно-вещевой выигрыш. Или прибегут из Инюрколлегии: не хочу ли я вступить в права наследства? Покойный миллионер с Ливерпульщины якобы приходился моему дедушке двоюродным пациентом. Нет, скажу я сурово, поспрошайте-ка лучше у соседей снизу. Надо же как-то компенсировать их за то, что я и ты залили их потолок!

Тем временем персонал кафе «Солнечное» надраит до блеска свои кастрюли и, по случаю торжества извлеча (извлека? извлечав? -кнув?) лишний хлеб из котлет, выйдет нам навстречу с этим хлебом и солью. Под сводами, где со времен князя Всеволода Большое Гнездо не рассеивался перегар, станет чисто и тихо. Сам шеф-повар в туго накрахмаленном колпаке приложится к твоей ручке и украдкой смахнет скупую наваристую слезу. Пройдя под скрещенными скальпелями к парадному табурету…

В общем, давай скорее поженимся! Иначе как мне смотреть в глаза доверчивому кадровику? Можешь взять себе любую фамилию. А то давай перейдем на чужую, но покрасивше. Что ты скажешь насчет Айвенго? Супруги Айвенго из 57-й квартиры — звучит! Жалко только Серого: на «А» вызывают к доске первыми. Поразмысли. А я тебя степенно, уже по-супружески целую.

Твой заочный муж

А. Красовский

Здравствуйте, Ванда!

Не думала, что Красовский все-таки решится на вас жениться.

Он всегда боялся быть счастливым. Ему бы все переживать, да чтоб пожалели!

Ну, это уже ваши заботы, у меня теперь своих хватает. Дочке только-только месяц. Вовремя я уехала. Саня бы увидел, сразу понял, чья работа. Капризная, вся в папочку. Ничего, не пропадем. Вот она проснулась. До свидания.

Лера

Сашина новая рубашка осталась в ординаторской под папкой с эпикризами. По-моему, рукава длинноваты. А дочку я назвала Маргаритой.

Родная моя, здравствуй!

Закрутился со свадебными делами. Беспрерывно что-то достаю, кого-то приглашаю. Кафе «Солнечное» обещало помочь продуктами. Их шеф-повар получил когда-то из рук полковника Коти новую барабанную перепонку. Подчиненные, правда, не очень этому обрадовались: раньше они могли безбоязненно уносить продукты прямо у него из-под носа, а теперь посудомойка мне по секрету жаловалась: «Чуть скрипнет половица — озирается!»

Говорила ли ты с мужем? Знаю, как тебе сейчас достается, но потерпи! Осталось совсем немного.

После каникул Серый пойдет в школу, она через дорогу. Английская! А тебя на работу не пущу: будешь сидеть дома и услаждать меня сладкоголосым пением.

До чего странно: последнее письмо! Так привык писать и ждать ответа, что нам, наверно, придется по привычке переписываться, сидя в разных углах комнаты. Или просто переглядываться.

На радостях взялся за диссертацию. Запнулся на твоем случае. Придется переписывать: вместо «больная Ванда В.» — «Ванда К.». Чего не сделаешь в интересах науки!

Будешь устраивать девичник? Я свой мальчишник уже отгулял. Собрались пацаны лет по сорок — пятьдесят и начали меня наставлять: воли ей не давай, по командировкам не мотайся и т. д. Лишь полковник Котя помалкивал в несуществующие усы и был несколько грустен. Увидишь, он тебе понравится.

Тебе сейчас плохо, поэтому я тебя занимаю всякими глупостями. Обещаю: последний раз! Если когда-нибудь ты захочешь развестись со мной, все хлопоты возьму на себя. Но давай отложим это лет на сто, хорошо? До встречи, невеста! Идущие на свадьбу приветствуют тебя!

…нет, не то… не могу поймать мысль, нужен какой-то железный, последний довод, чтобы тебя удержать, остановить, оставить со мной, я вдруг забыл его… не то, не то!.. Ванда, я ничего не понимаю, все так перепуталось! По дороге на дежурство я зашел, как всегда, на почту, Марина дала мне твою телеграмму и отвела глаза. Я тебе не верю, Ванда! Зачем ты обманываешь меня и себя? Почему бросаешь меня сейчас? У тебя было целых полтора года, и вдруг, когда все уже решено, — «Нам не нужно больше видеться». Ты же сама в это не веришь! Посчитала варианты и все-таки испугалась в последний момент? За себя, за Серого? Может, за меня? Не то, Ванда, это все не то, помоги мне понять, я ничего не… вчера я остановился во время операции и не понимал, где я, кровь уходила из сосудов, я не мог пошевельнуться, даже если ты кругом права, это чужая, мертвая правота. Но если тебе так лучше, я не могу тебя ненавидеть, хотя ты так старалась: «Прощай, мне все опротивело», ты ведь знаешь, что и надоесть тебе — для меня счастье, если опротивел, значит, что я все-таки существую для тебя, дважды я брал билет на самолет и сдавал его: ты запретила приезжать, но тебе и этого мало, ты добавила «Я люблю другого», господи, если бы это было так, но ты боишься оставить мне хоть какую-то надежду, я почувствовал, что сейчас потеряю больного, руки задвигались сами собой, не знаю, как закончил операцию, он был водолаз, для него лишиться слуха — полная катастрофа, сейчас он уже ничего… я перед тобой виноват, я знаю, но и преступникам когда-нибудь прощается, домой идти не мог, никуда не мог, забрел в реанимацию, человек, который еще под Новый год попал в аварию и перенес клиническую смерть, он жив до сих пор, а может, это уже другой, грудь равномерно поднимается и опускается, он живет сам по себе, какой-то промежуточной жизнью, живет, а ты и я, а мы с тобой? Бедная, каково тебе сейчас, только бы ты пережила все, перетерпела, и чтобы потом это не выместилось на Сером, как странно: тебя у меня больше нет, это я уж понял, а Сережа еще как будто мой, не иметь ничего и потерять сразу все, неужели это кара за Лидочку, обещай одно: если с тобой или с Серым что-то случится, я должен быть там, пусть не с тобой, при тебе, все, опять на дежурство, у тебя сейчас шесть часов утра и падает снег, или нет, он прошел ночью, со старого дерева у крыльца сдуло последние закоченевшие орехи, они канули в белое и глубокое, под деревом остались маленькие лунки, и это все, а я вхожу к тебе в палату, ты чуть приподнимаешься на подушке и улыбаешься мне сухими, прокушенными от боли губами; сквозняк, занавески взметнулись до потолка и опали, ты улыбаешься мне, это длится секунду, две, все может тем и кончиться — улыбка, взгляд, взлет занавесок, и мы забудем друг о друге, но я иду к твоей койке, и ты улыбаешься мне, ты улыбаешься мне.