Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 2

— Вы мне не принесете еще кусочек хлеба? — спросила Лиза. Она по-прежнему ела с завидным аппетитом. Но тут вошел газетчик и закричал: «Бавария — свободная социалистическая республика! Курт Эйснер — премьер-министр!»

— Теперь все пойдет по-другому, теперь все будет хорошо, — обрадовался Михаэль, — все будет хорошо. И мы это увидим. — Он сжал руку Лизы. Она сказала:

— Почему должны были погибнуть миллионы людей?

Он пытался утешить ее:

— По крайней мере они не напрасно погибли. Теперь все будет хорошо.

Но все получилось совсем иначе. Курта Эйснера убил из-за угла граф Арко-Валлей, когда Курт шел на заседание ландтага. Сто тысяч возмущенных рабочих вышли на демонстрацию. Они любили идеалиста Курта, похожего на Христа. Левине, один из руководителей «Спартака», провозгласил советскую республику. Обвешанные гранатами, с ружьями в руках, спартаковцы прошли по Людвигштрассе к Одеонплац. Они провезли с собой две старые пушки. Это была устрашительная демонстрация. Все окна были закрыты, жалюзи спущены. Город словно вымер.

Но власть спартаковцев не распространилась за пределы города. Эрнста Толлера назначили главнокомандующим красной армией, которая заняла боевые позиции вокруг Мюнхена для защиты советской республики. Социал-демократ Носке послал в Баварию прусские войска под руководством офицеров старой армии. Но до боя дело не дошло. Еще раньше красная армия была распущена. Войска Носке заняли город. Баварская советская республика — попытка с негодными средствами — прекратила свое существование так же внезапно, как и появилась на свет.

Руководитель спартаковцев Левине был приговорен к смертной казни и расстрелян. Эрнста Толлера приговорили к пяти годам крепости. В тюремной камере он писал стихи, которые позднее были опубликованы под названием «Ласточкина книга».

Михаэль поехал в Берлин заключать договор на дешевое массовое издание восьмидесятитысячным тиражом книги «Человек добр», за которую он получил Клейстовскую премию. Лиза переехала из Мюнхена в Берлин несколько позже. Она рассказала Михаэлю о том, что он уже знал из газет. Потом его потрясли события в Берлине. Офицеры Носке схватили Карла Либкнехта и Розу Люксембург, выступавших за свободную социалистическую республику, потащили их в отель Эден — свою штаб-квартиру, а потом зверски убили по пути к Моабиту. Трупы они сбросили в Ландвер-канал.

Последние крупные восстания в Рурской области и в Тюрингии были подавлены войсками Носке, рабочие понесли тяжелые потери.

Капповский путч застал Михаэля и Лизу во Франкфурте-на-Майне. Всякие собрания были запрещены под страхом смертной казни. Но франкфуртские рабочие, несмотря на запрет, провели митинг протеста против правого путча. Всем двум тысячам участников митинга объявили прямо в зале, что они арестованы, их повели по главным улицам под конвоем полицейских агентов. Агенты шли с револьверами на взводе. Рабочие со смехом повиновались, зрители, стоявшие вдоль тротуаров, громко хохотали, потому что со стороны все это выглядело так, будто арестованные, которые бодро шествовали с красными знаменами к Главному управлению полиции и громко пели «Интернационал», сами арестовали полицейских.

Две тысячи рабочих были заперты в огромном пустом зале, и не прошло и минуты, как пол словно покрылся толстым слоем снега — каждый разорвал в клочки все имевшиеся у него подозрительные бумаги. Тут же начались допросы. Они ни к чему не привели — вождя рабочих, того, кого искала полиция, — среди задержанных не оказалось.

В тот вечер Михаэль видел, как Пауль Леви, автор ряда теоретических работ по социализму и один из руководящих членов партии независимых социалистов, поспешно вошел в кафе на привокзальной площади. Войдя, он пытливо огляделся по сторонам; держался он очень настороженно, как человек, которого в любую минуту могут арестовать. Он кивнул Михаэлю и тут же исчез. Его-то и искала полиция.

Лиза и Михаэль тогда ни с чем и ни с кем не были связаны. Переехав без всяких видимых причин во Франкфурт, они через несколько дней снова вернулись в Берлин и на пять тысяч чешских крон, которые Михаэль получил от одной пражской газеты за переиздание «Разбойников» — немецкая марка была уже обесценена, — купили меблированную квартиру на Бисмаркштрассе. Пустых квартир без мебели не было.

Они убрали трехкомнатную квартиру коврами и кое-какими красивыми вещами. Они решили здесь остаться и жить в тишине и покое только друг для друга. Михаэль после двух с половиной лет перерыва, вызванного революцией, снова вернулся к работе над романом социалистического направления, который он начал писать еще в Швейцарии. Он пришел к выводу, что эту сложную многостороннюю тему по-настоящему можно осмыслить, только когда о ней пишешь.

Холодным февральским днем на Тауенциенштрассе, по дороге в кафе — берлинская богема перекочевала из Западного кафе в Романское, — Михаэль и Лиза встретили Гуго Люка. Он высох как скелет, был без пальто, несмотря на пронизывающий холод, а в руках держал полуметровую палку, выкрашенную в белый цвет, — она напоминала дирижерскую палочку. Когда Михаэль спросил у него, как дела и как он поживает, Люк внезапно вскинул голову тем же движением, что и пятнадцать лет назад в кафе «Стефани», и, улыбаясь, ответил:

— Превосходно! Дома в ящике стола у меня лежат шесть пьес. Я не даю их в театры, потому что публика еще не доросла до них.

Он со смехом откинул голову назад, торопливо зажав рукой открытый рот с одним-единственным зубом в верхней челюсти.

Через несколько недель Люк умер, — как он и предвидел, меблированные комнаты оказались «трагедией современного человека».

Михаэль раньше ничего не рассказывал Лизе о Гуго Люке. Но когда крикнув на прощанье «А rividerci!», Люк помчался вниз по Тауенциенштрассе — одинокий человек, у которого только и осталось что белая палочка, по щекам Лизы покатились слезы.

Весной 1921 года Михаэль получил телеграмму от отца. Тот сообщал, что мать тяжело заболела. Михаэль выехал в Вюрцбург. Он оправдал предсказание матери, которым кончался ее роман: там мать говорила, что их «знаменитый сын» обеспечит им спокойную старость. Чтобы семидесятилетнему отцу не надо было работать, Михаэль с осени 1917 года ежемесячно высылал родителям сто двадцать марок — больше, чем отец когда-либо получал за свою работу. Они жили теперь на окраине в одном из недавно отстроенных домиков за городским валом; перед домом был крохотный огородик, где мать выращивала овощи; вокруг дома росли цветы.

Лицо у матери посинело. Она тяжело дышала. Михаэль пришел в ее последний час. Она узнала сына, схватила его за руку, да так и не выпускала до конца. Говорить она уже не могла. На ее ночном столике рядом с зажженной керосиновой лампой лежала зачитанная до дыр «Разбойничья шайка».