Пал Сабо - Пядь земли

Ну а нынче два тоненьких плача слышатся в церковном дворе — словно ниточки протягиваются через ушко серебряной иглы, а вслед им течет из неприкрытой двери псалом. Три женщины сходят по ступенькам, растроганные обрядом. Солнце заливает церковный двор, каштаны тихо шумят в нежарком сиянии сентябрьских лучей, в синем небе плывут облака. Ореховое дерево у хаты Черов роняет на землю созревшие плоды; помидоры краснеют на подоконниках.

Хороша нынче погода. Нечасто бывает такая в сентябре.

Идут бабы; теперь из церкви доносится только гудение органа. Мальчишка маленький во весь голос ревет за домом правления. И немудрено: приятель хорошо съездил ему по спине.

Словом, крещение состоялось; вечером будет ужин.

Марика уже два дня, как встала. Ходит по горнице, в сенях, во дворе, в саду; только на улицу пока нельзя. Как сможет выходить на улицу, сперва в церковь пойдет. Правда, до церкви она и нынче могла бы добраться — да не полагается ей там быть, когда детей крестят. Так что теперь только в следующее воскресенье…

Красный Гоз молодого барашка купил для паприкаша; еще кур зарежут на жаркое и на бульон с чигой да калачей напекут. Это и будет ужин. Пашкуиха вина добыла у Жирных Тотов — чистого, трижды отстоянного зеленого вина, целых сто литров. Хватит с избытком. Всего двадцать шесть человек позвали кумовьями, мужчин и женщин. Да семью надо считать: у Йошки два брата, у Марики два, старший и младший, да отец — в общем, народу набирается много.

Целый день горит в сенях очаг: кастрюли бурлят, сковороды шипят; вокруг топчутся бабы, где снимут крышку, где снова закроют кастрюлю. А тут и вечер; сходятся гости, начинается ужин.

Приходит Шандор Пап с женой, Мари Чёс, осматривается подозрительно: не перешептываются ли у него за спиной, не хихикают ли. Да нет: в этом доме перешептываться не станут, тайны, попавшие сюда, здесь и останутся навеки. Как в могиле… Приходит Макра с Илонкой Киш; теперь он уже вымыт, выбрит, даже порезался раза три и папиросной бумагой порезы заклеил. Потому и выглядит так, будто с кошками дрался.

Приходят и остальные гости, друг за другом.

По очереди подходят бабы к Марике, руку ей жмут и не отпускают, пока не скажут:

— Доброго здоровья вам, кума. А дочки ваши пусть растут и крепнут с божьей помощью, родителям на радость и счастье. От всего сердца желаю!

— Спасибо вам, кума, на добром слове. Дай и вам бог здоровья… — отвечает Марика всякий раз. Поначалу, правда, краснеет немного: трудно было к слову «кума» привыкнуть.

Красный Гоз к столу гостей приглашает: «Пожалуйте, кума, пожалуйте, кум…» Приходится теперь старых приятелей на «вы» звать. Только Тарцали подмигивает ему и говорит потихоньку: «Брось ты это к дьяволу. Мы что, теперь и не кореши уже с тобой?..»

Кореши, конечно. Корешами и останутся. А сегодня все же обычай надо соблюсти.

Илонка Киш с двойняшками возится, на руках их таскает, то одну, то другую, оторваться не может. У нее вряд ли скоро будет ребенок… Красивая она баба — а все ж есть в ней что-то, отчего бабы стараются от нее подальше держаться. Мужики — дело другое. Те к ней так и льнут. Плечи, руки у нее пополнели, а в поясе осталась она на редкость стройной. Как те деревья, которые пышно цветут, а плодов не приносят. Все цветы сбрасывают, до последнего… А как она с младенцами играет… Даже слепому видно, что притворяется, а сама все норовит Красному Гозу на глаза попасться.

Марика на нее со страхом посматривает: вдруг уронит ребеночка… она ведь и нарочно может… И зачем только позвали ее?

— Скажите, кума, которая из них Мария, а которая Эржебет? — спрашивает Илонка с недоумением.

— О… так вот же: эта, маленькая, Мария, а вот эта — Эржебет… тоже маленькая…

Илонка смотрит на них и не видит разницы. Для нее обе одинаковы.

Усаживаются за стол; почти все здесь — старые друзья-приятели: вместе в школу ходили, вместе парнями гуляли, а теперь разлучила их судьба. Один — землекоп; другой землю копать не любит, он лучше батрачить будет; а третий, глядишь, хозяином стал, женившись и землю за женой получив. Есть и такие, которые, женившись, в бедняки попали… И все они собрались нынче за одним столом.

Будто несколько месяцев, что прошли с тех пор, как они женились, были для них испытанием: дескать, посмотрим, что из вас выйдет. Каждый старался, как мог, на ноги встать. Показать, на что он способен, сам, без родительской поддержки… Что говорить: не все это испытание выдержали. И вот собрались нынче, чтобы отчитаться перед другими о своих успехах, о своей судьбе, а заодно и вспомнить старую дружбу.

— Ну что ж… подымем, кумовья дорогие. — Красный Гоз берет стакан, чокается со всеми по очереди. Каждый думает про себя: пожалуй, надо бы сказать что-нибудь насчет младенцев… пожелать им счастья и прочего. Да не очень-то умеют они говорить, особенно если красиво надо и торжественно. Один Шандор Пап мог бы… вот он уже и откашлялся было… Да передумал. Черт бы все побрал. Скоро суд у него будет с Жирным Тотом. Он-то, правда, согласился бы на мировую и Ферко бы, может, согласился, да молодая жена его, Пашкуиха, урожденная Ребека Торни, ни за что не хочет мириться. Око за око, говорит, зуб за зуб. Так и в Писании, говорит, сказано… Словом, мог бы он такую застольную речь сказать, что и сам Петефи не придумал бы лучше, если б на крестины его позвали… Только его, беднягу… Петефи то есть, ни одна собака никуда не звала… Все гости уж подумали было, что вот Шандор Пап сейчас встанет и что-то скажет — да так и не дождались. Допил Шандор Пап свой стакан молча. И лишь после этого сказал:

— Однако это куда вкусней, чем молоко, — и, оглянувшись вокруг, добавил: — Если первый стакан так хорошо пошел, что ж будет дальше?

Большой, раскладывающийся стол стоит посреди горницы. Вокруг него все и сидят. Довольно тесно получается, да это ничего. Как говорится, в тесноте, да не в обиде. Окно раскрыто; табачный дым выходит из него сизым облаком. Марика сидит на кровати, рядом с колыбелью, смотрит на гостей. Встать-то она встала, но за стол ей садиться еще не полагается. То одна, то другая баба заглядывает из сеней: подавать ужин или рано еще? Первый стакан гости выпили, да все еще не освоились; еще и на «вы» друг друга надо величать — это тоже мешает чувствовать себя по-свойски; но это скоро пройдет. И вот уже шум поднимается, веселый разговор, выкрики.

Часто сиживали они вместе: на посиделках, на вечеринках. Но тогда все было по-иному. Все знали: этот парень ту девку возьмет, потому что гуляет с ней, а этот — ту!.. Казалось, отношения установились прочные, навсегда. Шутили друг с другом, смеялись, плясали; иногда, при свете луны или снега, торопливо, неумело целовались… А прошло полгода-год, и все оказалось по-другому. Так все перемешалось, что и во сне не приснится. Смеются гости, шутят, говорят двусмысленные слова — и между делом пытаются узнать что-нибудь друг про друга.