Пал Сабо - Пядь земли

Это уж точно, можно и подсыпать, и посадить. Года четыре назад вот так же подсыпали чернозем во дворе полицейской казармы. Вырыли ямы, навозили хорошей земли, насажали деревьев. Те росли себе, росли — пока корни до солончака не добрались. Тут их рост и кончился.

— Одно вот мы не уразумеем… зачем здесь, у самой деревни, надо тот пруд копать? — все не отстает Имре Вад, который красным солдатом был в России. Ему новую хату строить не надо: просто такая у него натура — везде влезать, где какую-нибудь несправедливость чует.

— Затем, друзья мои, что в эту сторону приходится падение воды.

Тут все замолкают. Это что-то новое. Такого они еще не слыхали. Сам Ференц Вираг — и тот первый раз услыхал. От инженера. А теперь произносит эти слова так, будто и инженер от него их узнал.

Ференц Вираг не один против недовольных стоит: с ним все деревенские богачи. И Габор Тот, и Эсени, и Такач — все, у кого есть земля возле виноградников. Еще бы. Вместе с новой землей и их наделы пойдут теперь как виноградники. А это значит, что цена их подскочит вдвое. Так что они за пруд — обеими руками; другие, кто победнее, против… Словом, волнуется деревня, шумит, как камыш под ветром. Или как наседка, у которой цыплята разбежались в разные стороны… Да Ференц Вираг держится непреклонно: ему к драке не привыкать. В таком деле тот выигрывает, у кого язык лучше подвешен. И у кого терпения больше.

А Ференцу Вирагу ни того ни другого не занимать стать.

В конце концов был подписан договор по всем правилам, всеми сторонами. С одной стороны, сам помещик подписал, с другой, от общины, — Янош Багди, с третьей, от деревни, — Ференц Вираг. Потому что здесь не только об обмене земли шла речь, но и об установлении прав на воду, о водоотводящих каналах и еще много о чем.

А тут и весна подошла, люди своими делами занялись; однако недовольство свое потащили с собой, как бегущие в драку — железные вилы.

А власти уездные спешно забрали у деревни солончаковые земли и распределили их на участки под строительство. Всего вышло семьдесят четыре участка, до самого болота. Почесали мужики в затылках, да и смирились. Мол, лучше все же хоть синица в руках, чем журавль в небе. Тем более что в это время и пруд начали копать. Участок стоит недорого, и выплачивать можно частями, а на земляных работах, глядишь, еще и на хату удастся заработать.

Так что Ференц Вираг опять победил, а деревня опять ему подчинилась. С гордым видом, твердо ставя в грязь свой посох, расхаживал он по улицам.

В то самое время, когда все это происходило, как-то в пятницу, перед рассветом, видели люди какой-то огонь за деревней, в той стороне, где Коццег. А спустя полчаса кто-то забарабанил в окно к Шербалогу, парикмахеру.

Парикмахер, конечно, встал, сапоги натянул, выглянул в окно и увидел на улице Лайоша Ямбора, который двоюродным братом его жене приходится. Уже в тот момент показалось это Шербалогу подозрительным. Не очень-то ходил Ямбор в парикмахерскую. Он и сосед сами друг друга стригли, в кружок. Повяжет Ямбору жена на шею свой синий передник, усядется он верхом на стул, а там сосед пусть делает, что хочет.

— Эй, шурин, откройте, — кричит Ямбор, стуча в стекло.

— Иду, иду… — отвечает Шербалог и бежит сени отпирать. Впускает он Ямбора и вдруг бьет ему в нос такой запах… ну, будто свинью палят во дворе. Даже подумалось ему: уж не снится ли все это… В общем, усаживает он Ямбора на стул, поярче свет делает в лампе, принимается ножницами щелкать… И тут от испуга чуть обратно в постель под одеяло не лезет. Да и немудрено. На голове у Ямбора волосы — будто их клочьями кто выдирал. И к тому ж воняет от них, как черт знает от чего.

— Господи боже, что это с вами?

— Со мной-то? Ничего… печку вот затопил, да пламя возьми и вырвись, всю спину обожгло… Спиной я как раз стоял, грелся, значит… Уж вы сделайте что-нибудь.

— Можно, конечно, наголо остричь… да ведь пятна останутся.

— Стригите наголо.

— Ладно. — И Шербалог инструмент берет. Наклоняется над Ямбором. И тут видит, что у того — ни бровей, ни усов. А как до волос его дотронулся, вонь еще крепче стала.

Жена Шербалога, в девках Жужика Сильва, вылезает из-под перины и, сморщившись, идет открывать окно. Не выносит она такого запаха. Мимо Ямбора проходит боязливо, будто он укусить может. Машинка трещит, повизгивая, и плывут из-под нее все новые запахи. Так бывает, когда Шербалогу покойника приходится брить.

— Счастье еще, шурин, легко отделались, — говорит Шербалог. Молчит Ямбор. Глаза у него, правда, приоткрыты, но вообще-то он спит. Как заяц. Что опять же не удивительно, потому что в эту ночь он, почитай, совсем не спал.

Началось все с того, что жена Ямбора закваску вечером поставила, чтобы хлебы испечь рано утром. Сунула в печь два горшка, дрожжи в воде размешала и говорит:

— К утру чтоб было чем топить, Лайош.

— Знаю, знаю, — отвечает Лайош и задумчиво ногой покачивает, сидя на припечке. Корову он поил, только что вошел со двора.

— Ну-ну, я ведь… — дальше жена не продолжает, Лайош знает и так.

Знает он, что во дворе у них соломы даже пол-охапки не набрать. Знает и то, что коли нет соломы, то к утру она все равно не вырастет и ничего не остается ему, кроме как поздно вечером или на рассвете взять вилы под мышки, веревку через плечо перекинуть или на пояс повязать — и в путь. Туда, где есть солома.

Знает Лайош и то, где она есть, солома-то, куда, стало быть, надо идти… Через полчаса такая наступит темнота, хоть глаз выколи, зато ближе к рассвету луна взойдет.

Март только-только начался; снег почти везде сошел; грязно-белые пятна лишь там остались, куда солнце не достает. Под стогами, под заборами. Зима стояла долгая, скирды во многих дворах как корова языком слизнула. Не только у Лайоша Ямбора. Правда, такого голого двора, как у него, нигде не увидишь. Но тут уж ничего не поделаешь. Печка все съест, сколько б ни было, да и на подстилку нужно скоту. Две лошади у Ямбора, корова да свинья с семью поросятами.

А на Коццеге целый стог стоит Ференца Вирага, который кирпичи собирался осенью обжигать, вот и навозил туда соломы. Дома-то у него еще с прошлого года есть, сколько надо. Да мастер сбежал, так и осталась солома без употребления.

Ничего, солома эта не пропадет, сгодится в следующем году, и мастер найдется другой. Да только говорит однажды Вирагу Йожеф Эсени:

— Плохо дело, кум.

— А что такое?

— А то, что солому твою к весне растащат с Коццега.

— Черти что ли ее растащат?

— Черти или другой кто. Позавчера ездил я на Коццег с телегой навоза; посмотрю, думаю, что там творится, раз уж выбрался… Словом, вижу я, стог твой обдерган со всех сторон и по снегу солома разбросана.

— Эх, дьявол!.. Ну спасибо, кум, я за этим послежу.