Пал Сабо - Пядь земли

Втыкает Лайош вилы в стог, выдирает из него солому клочьями, аккуратненько укладывает ее на разложенную веревку. Большую кучу набрал, благо есть откуда. Да и много надо для хлеба, потому что поддон у печи плохой. В прошлом году еще собирался починить. И кирпичи уже были — натаскал по одному из помещичьего моста, — да так и не собрался к нему старый Сильва. Ох, сколько забот у человека: то одно, то другое… Решительно расправляется Лайош со стогом; наконец завязывает большой сноп, подлезает под связку.

Ференц Вираг терпеливо ждет, присев за стогом. И вот видит, как отделяется от него большая вязанка, будто душа отлетает от тела. Хлопает Ференц Вираг себя по карману, гремит в коробке спичками. И отправляется не спеша вслед за вязанкой, из-под которой видны только ноги Ямбора да конец вил.

Взбирается Ямбор на берег Кереша.

Берег не так уж высок: здесь ведь только рукав один; но все же берег как берег, на него тоже взобраться надо. Наверху останавливается Ямбор отдышаться; черенок вил, покачиваясь, наклоняется к земле.

«До чего же ненасытен человек, все ему мало…» — рассуждает про себя Ямбор, и тут вдруг вспоминается ему жена. И квашня. И закваска. А еще — старый Сильва. Не починил, такой-сякой, поддон в печи; починил бы, теперь не надо было бы столько соломы… Конечно, можно было бы два раза сходить, вместо того чтобы такой воз тащить на спине… да бог с ним… Ямбор ощущает в носу острый запах закваски и хмельных отрубей и будто видит перед собой плечи жены и ее грудь, колышущуюся над квашней, будто облако… Все ж на рассвете лучше дома быть, в постели, чем по полям бродить. Да что поделаешь: такая уж у него судьба.

Поднимает он вязанку и секунду стоит покачиваясь, прежде чем двинуться вперед. Солома клочьями на лицо ему свисает; Ямбор и дороги-то почти не видит, по запаху чует, куда идти, как козел.

И вдруг кажется Лайошу Ямбору, будто бешеный вихрь проносится, ревя над его головой, в то время как ноги ступают в холодную жижу. Вязанка на спине становится удивительно легкой, вот-вот взлетит вверх. Ослепительный свет бьет в глаза сквозь солому, горящие клоки падают под ноги.

Даже не кричит, а дико верещит Ямбор, будто квочка, когда ее собака схватит. Отпустив черенок вил, со всех ног несется он куда-то вперед:

— Орешь, собака?… — ворчит Ференц Вираг и останавливается. Руки греет над костром из горящей соломы, трубку посасывает. Смотрит вслед Ямбору, который уже на другой берег карабкается на четвереньках. Вишь ты, от берега до берега пулей пролетел…

Девять часов утра.

Свинарь дует в рожок на Главной улице, а на Коццеге только подпасок кнутом щелкает. Подпасок этот до того мал: одна сермяга да кнут, больше и не видно ничего. Рукава сермяги длинны и болтаются, как у татарина. Вдоль улицы, в воротах, стоят мужики, его дожидаются. Ямбор тоже выглядывает из своих ворот; свинью он уже выпустил, вон она, в грязи роется на дороге. Пастушонок подходит, смотрит на Ямбора и тут же испуганно отскакивает.

— Здороваться бы надо, эй! — сердито кричит на него Ямбор, как полагается хозяину и выборному.

— Язык болит! — огрызается подпасок и идет дальше. Однако ногами проворней шевелит, на всякий случай.

Пожалуй, теперь Ямбор ему ночью будет сниться.

Едва прошло стадо, баба какая-то приходит, стучит щеколдой на воротах Ямборов, кричит: «Собака кусается?»

Ямбор вылезает из хлева: баба двигается было к нему, да тут же, увидев его, прочь кидается. Чуть не бегом бежит вдоль заборов. Только через три хаты останавливается.

— Не знаю, что это с Ямбором… — говорит она другой бабе и боязливо назад оглядывается.

— А что с ним такое, кума?

— Да то… такой из себя он страшный: раз на него взглянула, и чуть меня не вывернуло…

Эта баба здесь разносит новость, а на другой улице парикмахерова жена старается. Еще полдень не отзвонили, а вся деревня уже знает, что случилось. Что Лайош Ямбор солому у Ференца Вирага украл, а тот его выследил и поджег солому на спине у вора.

Будет теперь мужикам над чем посмеяться.

Столько шумели да ругались они из-за участков, что не грех и повеселиться. И то сказать, разве дело, если человек все время горевать станет? Или смеяться все время? Лучше, когда и того и другого понемногу.

К полудню отступил холод; кое-где уж и грязь подсыхает на солнышке. Потеплел воздух. Детишки весело сумками размахивают, из школы идут. Кого встречают, кричат тому издали во все горло:

— Здравствуйте!..

И правильно: доброе слово никогда не лишнее.

Из правления выходит Ференц Вираг. «Эй, чего разгалделись?» — напускается он на ребятишек и грозит им посохом. Крики и шум расступаются перед ним, как море перед жезлом Моисея, чтобы опять слиться за его спиной.

На углу, возле правления, переходит Ференц Вираг на другую сторону, потом сворачивает в переулок, где живет Шара Кери. Идет мимо ее двора, через изгородь заглядывает.

— Кого это вы высматриваете, дядюшка Вираг? — раздается вдруг голос Шары Кери, которая стоит в калитке.

— Э… так ведь и напугать можно… — перекладывает тот свой посох в другую руку. Галстук поправляет.

— Вы случайно не обвенчаны с этим галстуком? Выбросьте-ка его к шуту!

— Если хотите, могу и выбросить. Я ведь говорил уже.

— Говорить-то говорили, да не выбросили.

— А вы развяжите, я и выброшу. Ну развяжите…

— Вот еще. Прямо на улице кинусь к вам на шею… Так что ли? Зайдите, развяжу.

Вираг смотрит в одну сторону, в другую, пригибается, протягивает вперед палку, входит во двор. А там — по веранде, вслед за Шарой Кери — в кухню.

Стучат по ступенькам каблуки Шары Кери. Туфли у нее на ногах; сами туфли — загляденье, а стройные щиколотки, просвечивающие сквозь тонкие чулки… тут и слов нет. Юбка колышется — бегут по ней волны сверху вниз и никак не кончаются. Как волнение на море, которому ни конца нет, ни края.

— Входите, дядя Вираг, — открывает Шара Кери перед ним дверь и отступает в сторону.

— Нет, входите вы первая, — не соглашается Вираг, и переступают они порог одновременно.

Часто теперь ходит сюда староста — да ничего не меняется между ними. Так все и замерло на том, на чем в прошлом году остановилось. Каждый раз, уходя, думает Ференц Вираг, что ноги его больше здесь не будет. А пройдет день-два, и снова приходит он под каким-нибудь предлогом. Конечно, поддается Шара Кери нажиму, понемножку, помаленьку, а поддается; но только поддается так, как ветка осины: легко сгибается, да тут же и разгибается. Деревня наблюдает за ними все нетерпеливее; правда, многие думают, что они давно уж сошлись: кто поверит, что баба с мужиком так долго могут в дружбе находиться и не сойтись?..

— Ну, давайте сюда, — говорит Шара Кери и подходит к Вирагу. Развязывает ему галстук. Колено ее, будто ненароком, прислоняется к его колену, пальцы мягко задевают лицо. И не может удержаться Вираг: обхватывает ее обеими руками, притягивает к себе…