Дун Си - Жизнь без слов. Проза писателей из Гуанси [антология]

Звонкие и красивые звуки этой песни пересекли границы тюрьмы и взметнулись высоко в небо…

Ху Цзиньшуй стремительно скатился с кровати на пол. В его массивном теле зияли девять ножевых ран, из-за чего он напоминал нефтепровод, в котором образовались утечки. Мелкие капли крови с силой брызнули фонтанчиками на пожелтевшую москитную сетку, сухую циновку, темный потолок и бледное лицо Хуан Яна. Хуан Ян сжимал в руках нож, с которого стекала кровь. Звук, с которым вязкие капли падали на пол, напомнил ему стук дождя, шедшего всю ночь, когда на рассвете последние несколько капелек ударяются о зеленовато-серую черепицу.

Вскоре из Ху Цзиньшуя вытекла вся кровь, тело постепенно опало. Нужно было еще кое-что доделать. Хуан Ян снова занес нож, в этот раз с трудом, — руку, казалось, пришлось вытаскивать из липкого теста. Когда рука поддалась, Хуан Ян резко ее опустил и отрубил Ху Цзиньшую мужское достоинство. Хуан Ян взвесил его в ладони — даже пары лянов [44] Лян — китайская мера веса, около 50 г. — Здесь и далее примеч. пер. не будет — и подкинул вверх, сделал несколько взмахов ножом и разрубил причиндалы Ху Цзиньшуя на мелкие кусочки, которые закружились в воздухе, как лепестки цветов.

Оказывается, превратить живехонького человека в молчаливый труп так легко. Из горла Хуан Яна вырвался неприятный смешок, напоминавший карканье старой вороны в горах. Хуан Яна этот звук напугал, но удержаться от смешка не получилось, и возникло ощущение, будто бы хохотнул какой-то другой человек, спрятавшийся внутри его тела. На фоне этого смеха ночь показалась еще более безмолвной. Хуан Ян выскочил за дверь и нырнул в прохладные сумерки. Мир снаружи окутал белесый туман. Капельки воды разъедали тело, проникали в поры, действовали как снотворное. Внезапно веки Хуан Яна налились такой тяжестью, что их невозможно было разомкнуть, походка стала нетвердой, он не различал предметы вокруг. Наконец ноги обмякли, и Хуан Ян рухнул на землю.

Этот сон не мог продлиться долго. Когда Хуан Ян пробудился, вокруг сгустилась тьма. Он распрямился, оцепенело просидел три минуты. Содеянное им промелькнуло перед глазами, как электрическая вспышка, снова все ожило, стало даже ярче. Хуан Ян поднес руку к носу: между пальцами чутко, словно дождевой червь, прятался запах свежей крови. Хуан Ян задрожал всем телом, да так, что поднял облачко пыли под ногами. Он вскочил и помчался прочь под стрекот сверчков в ночи. Нужно было найти реку, только вода сумеет смыть с него пугающий запах крови и успокоить взбудораженную душу.

Он не мог определить, как далеко убежал, когда перед глазами возникла речка, которая, спрятавшись среди лесных зарослей, с журчанием несла свои воды с запада на восток. Хуан Ян даже не стал проверять, глубоко там или мелко, а просто прыгнул. Ледяная вода накрыла его с головой. Хуан Ян широко открыл рот, и туда тут же набились водоросли, вонючие и скользкие. Рыбки слизали грязь с его ног, вода вымыла кровь из пор. Хуан Ян медленно всплыл на поверхность, светло-желтый лунный свет погладил его тощее тело, а кожа стала такой же чистой и мягкой, как у младенца. Свежий ветер обдувал лицо, ночь была очень тихой, она тоже уснула, и в этой дреме Хуан Ян ощущал себя так, словно бы ничего и не произошло и он ничего-то не натворил.

Но это невозможно. Нож уже вонзился в тело, кровь уже вытекла наружу. Ничего назад не воротишь, и река несет свои воды только вперед. Хуан Ян подумал, что теперь ему придется бежать, бежать, не оборачиваясь.

В предрассветных золотистых лучах Хуан Ян увидел шоссе, которое тянулось вдоль берега, повторяя изгибы реки.

— Братец, ты куда едешь?

— В Хуапин.

— Подвези меня.

…

— Отец, куда направляешься?

— В Цзычжулинь.

— Подбрось меня.

…

— Дядя, ты куда путь держишь?

— В Бахэчжэнь.

— А где это?

— Ой, далеко, триста километров отсюда.

— Мне чем дальше, тем лучше. Слушай, я сяду в кузов, подкинь меня, ладно?

Дорога дальняя, с попутчиком веселее. Шофер покивал и разрешил Хуан Яну запрыгнуть в грузовик. Хуан Ян вскарабкался в пустой кузов, уселся, уткнулся лбом в колени и, обхватив голову руками, уснул. Он ехал уже месяц не останавливаясь, сменил множество видов транспорта, включая грузовики, рейсовые автобусы, тракторы, и даже проехал на телеге, запряженной волом. Колеса вращались, клубилась желтая пыль, и Хуан Ян уезжал от родного Поюэ все дальше и дальше. Сейчас Поюэ казался призрачным краем, как пустующая новостройка-многоэтажка. В его городке текла река, полноводная в любое время года, и пусть даже по обе стороны улочек росли нежно-зеленые манговые деревья, летом усыпанные оранжевыми плодами, аромат которых разливался на сотню ли. Пусть даже от красоты здешних мест у приезжих перехватывало дух от восторга, все равно Поюэ — призрак, словно окутанный мелкой изморосью, не дававшей воспоминаниям Хуан Яна приблизиться к нему.

Когда Хуан Ян бодрствовал, он чаще всего думал о своей матери Лю Ланьсян. В его воображении мать всегда делала одно и то же: сидела, сгорбившись, в темной комнате и утирала слезы. Он думал: как матери не плакать? Стропила в доме скоро древоточцы в труху превратят, денег нет на новые, цементный завод, на котором она пахала всю жизнь, обанкротился, а тут еще и сын стал убийцей. Лю Ланьсян, кроме как вытирать слезы, больше особо ничего и не делала.

Время от времени Хуан Ян думал и про Ху Цзиньшуя. Тот представал перед ним как живой: красноватое лицо, усеянное прыщами, грубый голос. Ху Цзиньшуй размахивал руками, шлепал губами, будто читал кому-то нотации. Давно ему пора было сдохнуть. Хуан Ян ни капли не жалел, что убил Ху Цзиньшуя. Стоило вспомнить, как он свел счеты с Ху Цзиньшуем, и его охватывал неописуемый восторг. Хуан Яну казалось, что этот поступок стал своеобразной инициацией, самым значимым событием за все двадцать лет его жизни.

Ху Цзиньшуй и Хуан Ян были погодками, хотя по их внешности и не скажешь. Ху Цзиньшуй выше Хуан Яна на полголовы, стоило ему вступить в пору возмужания, как на подбородке выросла борода, густая, как дикая трава в поле. Он не упускал ни единой возможности оголиться, например, во время игры в баскетбол Ху Цзиньшуй сразу же скидывал на площадке рубашку, демонстрируя темные продолговатые мышцы. Чтобы привлечь еще больше взглядов, он частенько неправильно перехватывал подачу, неуклюже и бессмысленно разыгрывал с соперником спорный мяч, в итоге судья останавливал игру и заставлял их начать заново. На площадке Ху Цзиньшуй ощущал, что все девушки испепеляют его взглядами, и эта пылкость сконцентрирована на его развитых грудных мышцах и крепком брюшном прессе. Разумеется, можно по отдельным признакам составить общую картину, и девушек, которые думали о нем, было еще больше, чем тех, кто смотрел. Ничто не доставляло Ху Цзиньшую большего удовольствия, ему было плевать, выиграет он в итоге или проиграет.